Служители ада

— Где же, жиденята, жиды? — хохочет вахмистр.

У одного полицая трясется от смеха шапка, другой за бока ухватился.

— Спасибо, жиденята, что посмешили, — благодарит вахмистр. — А за нарушение порядка придется отправить в полицию. Не бойтесь, не в чужую — в жидовскую.

Замарстыновская светится кладбищенской пустотой, тишина — тоже кладбищенская. Шагают между полицаями Натан, Ефим и Семен, с ними их страх: надеяться не на что. С опаской глядит Семен на черных великанов (такими видит со своего пятилетнего роста), побыстрее семенит ножками.

Остановились полицаи у дома 106, на стене небольшая табличка: «II комиссариат еврейской службы порядка». Завели в дежурную комнату, аспирант еврейской полиции Каннер тянется перед вахмистром украинской полиции.

— Задержаны за нарушение порядка на улице, — вахмистр кивнул на детей. — Отправить с очередным транспортом!

— Слушаюсь! — козырнул аспирант.

Ушли полицаи, обрадовались Натан, Ефим и Семен. Свои дяди — евреи сейчас отпустят, и они убегут домой, к маме. Никогда больше не будут играть на улицах. Ушам не поверили, когда аспирант приказал полицейскому:

— Отвести в камеру!

Мечутся Натан, Ефим и Семен по маленькой камере, нажимают на дверь, хватаются за решетку окна.

Стучит Натан кулачками в дверь, истошно кричит:

— Золотые паны! Отпустите нас к маме, не губите. Никто не подходит, молчание еще больше пугает. Еще пуще, изо всех сил колотит Натан по двери, кричит что есть мочи:

— Золотые паны, отпустите нас к маме. Жить хотим! К маме, к маме, к маме!

И Ефим стучит кулачками в дверь, кричит вместе с братом:

— Жить хотим! К маме, к маме, к маме…

Рыдает Семен, исходит слезами, прижался спиной к двери, ножками барабанит, кричит:

— Мама!.. Мамочка!.. Мамочка!..

Подошел аспирант к полицейскому:

— Успокойте детей, их крики рвут мое сердце, невозможно работать.

Отдал честь полицейский, подошел к двери камеры:

— Тише, дети! Послали за мамой, скоро придет. Умолкли детишки, уселись на пол, ждут маму. Сами не поймут, почему так испугались. В полиции все дяди — евреи, с самого начала было ясно, что попугают и отправят домой. Почему же до сих пор нет мамы?

У входа во второй комиссариат еврейской службы порядка остановился грузовик. Вошел полицай в дежурную комнату, выясняет у вскочившего аспиранта:

— Какой сегодня улов?

— Неважнецкий! — говорит аспирант. — Шесть рыбешек, половина — плотва.

— И плотва пойдет в счет! — скалит полицай зубы.

Без верхней одежды Фира примчалась в полицию, когда автомобиль отъезжал. Сидящие на дне кузова дети не увидели маму, и она не увидела их. Видит полицаев, сидящих на доске за кабиной, услышала крик Натана. Бросилась за автомобилем, а он убыстряет ход, полицай манит пальцем. Бежит Фира за грузовиком, задыхается, руки протягивает, кричит что есть мочи:

— Остановитесь!.. Остановитесь!.. Отпустите моих детей!..

Умчался автомобиль, скрылся. Обессиленная вернулась в комиссариат, шатаясь, вошла в дежурную комнату. Аспирант Каннер вежливо приглашает присесть:

— Чем, пани, могу служить?

Не села, рыдает, рвет ворот платья.

— Где мои дети?

— Какие дети? — переспрашивает Каннер непонимающим тоном.

— Видела, как их увозили! — кричит сквозь рыдания Фира.

— Так это были ваши дети, — тяжко вздыхает Каннер. — Ужасно! — Еще раз тяжко вздохнул. — Ну почему вы не пришли чуть-чуть раньше?!

— Что с ними, где мои дети? — перед глазами Фиры все тот же автомобиль, увозящий на гибель детей.

И Каннеру мерещится автомобиль, не Фиру успокаивает — свою нечистую совесть.

— Милая пани, очень вам сочувствую, но ведь и мы подневольные служащие, обязанные выполнять предписания властей. Два украинских полицейских привели в комиссариат трех очень милых детишек, как я теперь понимаю, ваших, и приказали задержать за нарушение порядка на улице. Пришлось выполнить, однако тут же у старшенького выяснил адрес и послал за вами функционера службы порядка.

— Не приходил полицейский, сообщили соседские мальчики, — теряя последние силы, прижимается Фира к стене.

Вскочил Каннер, пододвигает стул:

— Садитесь! Очень прошу, милая пани, садитесь. Подвел Фиру к стулу, усадил, налил из графина воды в стакан:

— Выпейте, милая пани, и успокойтесь. На все божья воля!

— Где мои дети?

— Это же надо, такая беда! — Каннер огорченно покачал головой. — Не успел дойти до вас полицейский, и я ничего не смог сделать. Приехали паны из украинской полиции, забрали всех задержанных и увезли. Уговаривал не брать детей — и слушать не стали. Ужасное время!

— Куда увезли моих детей?

— Точно не знаю, но думаю, что в тюрьму на Лонцкого. Обычно туда увозят задержанных.

«Мои дети на Лонцкого!» — Фира знает эту тюрьму: ежедневно туда гонят львовян, ежедневно вывозят оттуда трупы.

Вышла Фира на Замарстыновскую, идет в одном платье, не чувствует холода, ничего не видит, не слышит.

На Пелтевной, у выхода из гетто, остановил полицейский:

— Ваш документ?

— Моих детей увезли на Лонцкого.

Взглянул еврей-полицейский на полураздетую женщину, не выдержал безумного взгляда, отвернулся.

— С той стороны ворот стоит украинский полицейский, он не выпустит без документов в арийский район.