Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое

При начале нашей поездки по Нилу мы мечтали от тропиков Рака поехать го Нилу дальше, чтобы осмотреть Нубию, сравнительно редко посещаемую туристами, а в Ниле посмотреть крокодилов, где они еще не вывелись благодаря нечастым рейсам пароходов. Но оказалось, что поездка счень трудна и требовала продолжительного времени; ехать туда нужно с эсобыми проводниками и со своим питанием, то есть что составит целую экспедицию с большими хлопотами, пароходы хотя и ходили тан но не регулярно, а по мере надобности. Пришлось оставить свои мечты, и решили вместо парохода обратно вернуться по железной дороге, в чем очень раскаялись, сидя в душных, пыльных вагонах и тая от жары. Благодаря тому, что поехали по железной дороге, мы имели возможюсть в Вене прожить больше, чем это предполагалось, с целью после перенесенной нами жары побыть в умеренном климате, а не сразу поехав в Россию, где мы еще попали бы на 20-градусные морозы, что вредю бы подействовало на наше здоровье — из температуры +30° на температуру -20°.

Приехав в Александрию, мы остались там очень недолго, и, приобретя места на пароходе австрийского Ллойда, идущего прямым рейсом в Триест, мы, провожаемые г-ном Родоканаки и проводником-арабом, заняли свои каюты на пароходе. Пароход оказался очень хорошо, комфортабельно устроенным, по величине, красоте отделки и по всем удобствам был лучше нашего «Чихачева».

Настал час нашего отбытия, распрощались с нашими провожатыми, с уверенностью, что я скоро опять приеду в Египет, оставивший у меня такую приятную память, но мое желание не осуществилось, и еще раз в Египте мне не пришлось быть.

Немногочисленные пассажиры первого класса сгрудились на палубе, махая платками, шляпами оставшимся на пристани родным и друзьям; я же любовался городом и припоминал о проведенном времени в этой милой стране. Пароход удалялся от берега, уже стали неясны контуры лиц провожающих, пассажиры разбрелись по каютам, и я один остался сидеть на палубе с моей соседкой, бальзаковских лет англичанкой. Она, как только села со мной рядом, принялась кушать мандарин, потом апельсин, с методичностью отрывая ломтики от фрукта, клала в рот; скушавши их, принялась за банан; в это время пароход вышел из порта, и сразу началось легкое покачивание; я старался не обращать на него внимание, предполагая, что с некоторой силой воли удастся побороть неприятное чувство качки. Банан англичанки распространил свой приятный аромат, так нравившийся мне на суше, здесь же сделался противным и меня начал мутить, я задавал себе вопрос: как эта англичанка уничтожает бананы, когда один их запах делается мне неприятным? Пересел от нее подальше, но запах банана меня преследовал, и я решил уйти в каюту.

Лежа в каюте, думал: в моих путешествиях по морям до сего времени все мне благоприятствовало — я не испытал качки ни на Каспийском, ни на Черном море, ни на Средиземном, проехав от Одессы до Александрии, как по реке, а между тем было бы хорошо испытать качку ради понятия этого ощущения. И мое желание исполнилось: я испытал такую трепку на этом пароходе, что у меня на всю жизнь отбило охоту ездить по морям и океанам. На море волнения все усиливались, началась сильная трепка, слышу: падает какая-то посуда, бьется, летят наконец какие-то тяжести, беганье матросов по палубе и прислуги по каютам. Я лежал почти в полусознательном состоянии и думал: тонуть так тонуть скорее,’

а не испытывать этих мучений! Открывается дверь каюты, входит лакей- поляк, говорящий по-русски, он мне приносит коньяку и мороженое с советом съесть мороженое и запить коньяком, уверяя, что мне будет лучше. Его уверения мне сначала кажутся смешными: есть мороженое, когда от одного его вида боли в желудке увеличиваются? Наконец я попробовал и почувствовал, что мне лучше. Лакей сообщил мне: с паровой машиной случилась авария — сломался поршень. Теперь его чинят. Сколько времени понадобится на его чинку, он не знает. Но когда машина будет исправлена, качка уменьшится, так как пароход в данное время предоставлен самому себе из-за невозможности им управлять.

Много времени я лежал в своей люльке, со страшной силой подбрасываемой на большую высоту и швыряемой со стремительностью в пропасть, казалось мне, что это последний миг и наш корабль будет поглощен бешеным морем; это ощущение увеличивалось еще тем, что не было слышно шума паровой машины; наконец послышался шум от действия Паровой машины, следовательно, ремонт поршня закончен, и действительно, качка сделалась меньше, и мы скоро вошли в Адриатическое море, о чем мне опять пришел сказать лакей. Буря наконец совершенно утихла. Я и все пассажиры сразу выздоровели, наполнив палубу и гостиные. Мне рассказали, что все пассажиры были больны и никто не выходил к table-d’hote, за исключением только одной англичанки, которая меня возмущала при отбытии из Александрии своим аппетитом к фруктам.