Смеющийся хрусталь небосвода

Он хотел еще добавить что-нибудь язвительное, но руки девушки как ветви фантастического дерева обвили его с такой силой, что он растерялся и чуть не задохнулся в ее объятиях. Границы существования Ивана Феликсовича внезапно приобрели формы почти идеального, хотя еще с чертами подросткового несовершенства, волнующего и пахнущего приятной горечью миндаля, девичьего тела. В этой любовной симфонии не было согласованности: каждый пытался брать на себя роль дирижера и пробовал получить из хорошо знакомых инструментов новое звучание. Каждое прикосновение обжигало приятным пламенем, в котором сгорали все мысли, обугливалась и рассыпалась прогоревшей золой сжатая до величины горошины вселенная. И на этих, подернутых серым пеплом, углях оставались, казались вечными и несуществующими одновременно тихий шепот, едва уловимые дуновения дыхания, порождаемые мягкими и резкими движениями, шелест падающей одежды. Страсть, как симфония из алых мясных нот, раздражала аппетит и вырывала за скобки все остальные чувства. В такие моменты никто не хочет останавливаться, уступать, думать, и разваливаются города, рушатся неприступные стены, стираются все мыслимые грани дозволенного. Открываются ворота для всего самого подлого, коварного, жестокого, вероломного. Послевкусие от сладкого и запретного, зачастую, приносит приливы страха, терзаний, раскаяния. Иван Феликсович и раньше замечал различие в выражении женского лица до и после, желание, словно кисть художника преображала и совершенно в другом обличье представляла, казалось, до мелочей знакомый портрет. И сегодня он убедился в этом как никогда: одержимость напрочь смыла налет девичьей простоты, обнажив самое, что ни на есть неистовое, безграничное, неудержимое. И он желал погружаться в этот коварный океан вновь и вновь, пусть и с риском никогда не выплыть.

Когда Соня покинула доселе спокойное, не знавшее никаких потрясений, жилище, город накрыла плотная каша сиреневого вечера. Оставшись в одиночестве, Иван Феликсович метался по квартире, хватался за все подряд, но дела сыпались из рук как пшенная крупа из рваного мешка. Мысли хаотично метались отчаянными мышами в беличьем колесе. Ненависть к себе сменялась сладостными воспоминаниями о недавних минутах пережитого наслаждения, которые окрашивались гневными красками за проявленную слабость. И перед кем! Несмышленая девчонка, дочь жены лучшего друга! Наконец, решив поменять магистральный фильтр для воды (к слову, совсем новый), он устроил водопад, забыв напрочь перекрыть краны. В пылу сражения с водяными потоками, с сырыми ногами, бешеными глазами, рвущимися наружу отборными ругательствами его и застала Вера.

– Неудачно принял ванну? – ирония жены, разбавленная усталостью, заставила Ивана Феликсовича вздрогнуть, от неожиданности он выронил тряпку. Грязные брызги медленно исчезали на светло-серых стенах прихожей. – Заканчивай, пожалуйста, свои водные процедуры, и будем ужинать, – Вера небрежно скинула ботильоны, но аккуратно повесила на плечики пальто и, с трудом разминувшись с угрюмым мужем в узкой прихожей, прошла на кухню.

Неприятная тревога охватила Ивана Феликсовича: они почти всегда ужинали порознь, так как их рабочие и жизненные ритмы редко совпадали. Вера не умела и не любила готовить, да и ела как воробей, нередко забывая перекусить. Иван Феликсович, вершиной кулинарных способностей которого являлась раз в месяц паста карбонара, часто оставалась нетронутой. Вначале Иван Феликсович обижался, в другой раз пытался заставить жену поесть уговорами и шутливыми угрозами, в конце концов, махнул рукой и смирился с равнодушием жены к еде.

– Жареная индейка с овощами под классический фильм устроит? – он тщательно отрепетировал фразу в голове, стараясь не выдать своего волнения, и получилось вполне обыденно. Также он надеялся, что добросовестно избавился от следов сегодняшнего визита Сони, хотя прекрасно понимал, что прицепившийся к обивке дивана длинный каштановый волос будет радикально отличаться от средней длины и черного цвета.