СМЕРШ. Будни фронтового контрразведчика

По своему обличью Митрофанов был незаметный, палевой масти, с внимательным взглядом и подозрительно небольшим румянцем на лице. Никто не знал, откуда и с какого времени он пришел в Наркомат, но это был настоящий лоцман на стремнинах Лубянки! Приходили и уходили большие и малые начальники — они и не пытались вникнуть в канцелярскую кухню внудел, а он, познавший все ее тонкости, манипулировал, запутывал прохождение бумаг и их оформление так, что никто, кроме него, не знал тонкостей их передвижения и полагались только на него. Он мог укрепить карьеру одних и утопить других!

Куракин широким жестом передал ему фронтовой подарок — две литровые фляги чистого спирта. Это решило судьбу его рапорта. Через пару дней, глубокой ночью он был вызван к самому Абакумову. Генерал как профессионал-практик хорошо разбирался в розыскной работе. Он в целом одобрил предложение Куракина и приказал сократить рапорт с десяти до трех страниц. И, глядя на майора, поучительным тоном, ярко и доходчиво объяснил, что советская власть никаких гарантий давать предателям не будет, а может только ходатайствовать перед Президиумом Верховного Совета об изменении обвиняемому Сиверсу меры пресечения в период выполнения им особо важного государственного задания. И дальше пояснил, что дело это не простое и может вызвать несогласие начальника следственной части, а приказать он ему сейчас не может, поскольку они с ним в разных ведомствах. И здесь, в Центре, Куракин понял, что переход «Смерша» из структуры НКВД в Наркомат обороны укрепил и повысил авторитет особистов в армии, но лишил единства с органами внудел, что порождало иногда ведомственные стычки. Но все обошлось благополучно; с генералом Абакумовым считались — он был близок к Хозяину и вел политический сыск от Генштаба до экипажа самолета, танка и последнего пехотинца.

Глава XXVI. НАДЕЖДЫ И ЧАЯНИЯ СИВЕРСА

Через несколько дней Куракин, довольный собой, оформлял документы уже не на обвиняемого Сиверса, а, согласно утвержденной легенде, — на Лукина, вольнонаемного контролера качества продуктов в частях Западного фронта, что давало ему возможность беспрепятственно посещать гражданские учреждения, склады и воинские подразделения. Теперь он был одет в офицерское обмундирование, но даже без офицерских погон его седые виски и манеры воспитанного человека внушали доверие случайным спутникам, в основном офицерам, летевшим на «Дугласе» до Смоленска.

Москва и Тушинский аэродром ушли в дымку весеннего утра. И оба они, теперь уже полковник Куракин и его ведомый, бывший белоэмигрант и немецкий пособник, а ныне по воле особистов временно освобожденный из-под стражи для выполнения их заданий, были нужны друг другу, как острый нож и ножны.

Куракину было о чем отчитаться перед начальством фронтового управления «Смерш». Он считал, что одержал маленькую победу, заинтересовав своим рапортом руководство «Смерша» и сумев вырвать Сиверса из цепких объятий Особого Совещания. Теперь они летели в штаб фронта, и им предстояло работать вместе. За все дни совместного проживания Куракин искренне привязался к своему «крестнику», находя в нем все больше достоинств. И, глядя на посвежевшее лицо своего спутника, он уже мысленно прокручивал сюжеты приложения его способностей на практике, в оперативных делах, чтобы тем самым добиться помилования этого, уже немолодого, но чем-то ставшего близким ему человека.

А бывший обвиняемый, сидя в жестком откидном кресле, закрыв глаза, думал о превратностях судьбы и о том, что он дал согласие майору на добровольное служение контрразведке. Сомнения в своей правоте по переходу на сторону Совдепии у него еще оставались, но угрызения совести по поводу того, что он сменил своих прежних хозяев, исчезали, как только вспоминалась позорная страница последних дней пребывания немцев в Смоленске при отступлении. И он спрашивал себя, где же эта хваленая немецкая аккуратность и обещания коменданта о надежных средствах эвакуации?!