Смерть Ахиллеса

— Нешто не пондравился? — глумливо поинтересовался недомерок. — О прошлую осень шпичка поймали, тоже с Мясницкой. Знакомый ай нет? — Снова хохот, а мишин голос стал ласковым, тягучим. — Долго мучился, сердешный. Как стали мы ему кишки из брюха тянуть, и мамочку, и тятеньку вспомнил.

Эраст Петрович мог бы убить его в эту самую секунду, в завернутых за спину руках было зажато по сяринкену. Но поддаваться неразумным эмоциям недостойно благородного мужа. С Мишей нужно было потолковать. Как говорил иокогамский консул Александр Иванович Пеликан, к нему «накопились вопросы». Можно, конечно, сначала обезвредить свиту его хитровского величества. Уж больно удобно стоят: двое справа, двое слева. Огнестрельного оружия ни у кого не видно, только Миша все играется ладным «герсталем». Но это не страшно — про кнопочку он не знает, а с неснятым предохранителем револьвер стрелять не будет.

Пожалуй, лучше попытаться что-то выведать, пока Миша Маленький чувствует себя в силе. А то неизвестно, захочет ли потом говорить. По всему видать — малый с норовом. Ну как заартачится?

— Портфельчик я ищу, Мишутка. А в нем деньжищщы, аграмадные тыщщы, — пропел Фандорин голосом незадачливого мошенника-горбуна. — Ты его куды подевал-то, а?

Миша изменился в лице, а один из его подручных гнусаво спросил:

— Чего это он полощет, Миш? Какие такие тыщи?

— Завирает, сука лягавая! — рявкнул «король». — Клин промеж нас вбить хочет. Ну да ты у меня, падла, щас кровью закашляешь.

Выдернув из сапога узкий, длинный нож, Маленький сделал шаг вперед. Эраст Петрович сделал выводы. Портфель взял Миша. Это раз. В шайке об этом не знают, а, значит, делиться добычей он не намерен. Это два. Испугался разоблачения и сейчас заткнет пленнику рот. Навсегда. Это три. Нужно было менять тактику.

— Ты постой-постой, я дедок-то непростой, — зачастил Фандорин. — Ты меня в тычки, я в молчки. Ты ко мне с лаской, и я к тебе с подсказкой.

— Погоди его кончать, Миш, — схватил главаря за рукав гнусавый. — Пущай погутарит.

— От Петра Парменыча господина Хуртинского нижайшее, — подмигнул Маленькому коллежский асессор, так и впиваясь ему глазами в лицо — верна ли гипотеза. Но на сей раз Миша и глазом не повел.

— А дедок-то под малахольного куксит. Парменыча какого-то приплел. Ничего, мы ему щас мозги-то на место поставим. Кур, ты садись ему на ноги. А ты, Проня, клещи дай. Запоет кочетом, ворон поганый.

И понял Эраст Петрович, что ничего интересного ему хитрованский монарх не скажет — слишком своих стережется.

Фандорин глубоко вздохнул и на миг прикрыл глаза. Радостное нетерпение — самое опасное из чувств. От него много важных дел срывается.

Открыл Эраст Петрович глаза, улыбнулся Мише и выбросил из-за спины правую, а за ней и левую ладонь. Шших, шших — свистнули две маленькие вертячие тени. Первая вошла в горло Куру, вторая Проне. Те еще хрипели, брызгая кровью, еще шатались, еще толком не поняли, что умирают, а коллежский асессор уж подхватил с земли нунтяку и вскочил на ноги. Миша Маленький не то что предохранитель, и руку поднять не успел — деревяшка стукнула его по темечку: не слишком сильно, только оглушить. Ражий парень, которого он давеча назвал Шухой, едва разинул рот и тут же получил мощный удар по голове, от чего рухнул навзничь и более уже не шевелился. Последний из «деловых», клички которого Фандорин так и не узнал, оказался ловчее своих товарищей — от нунтяки шарахнулся, выхватил из голенища финку, увернулся и от второго удара, но беспощадная восьмерка перебила руку, что держала нож, а затем проломила резвачу череп. Эраст Петрович замер, регулируя дыхание. Двое бандитов корчились на земле, суча ногами и тщетно пытаясь зажать разорванные глотки. Двое лежали неподвижно. Миша Маленький сидел, тупо мотая головой. «Герсталь» посверкивал в стороне вороненой сталью.

Фандорин сказал себе: «Я только что убил четырех человек и ничуть об этом не жалею». Очерствел душой коллежский асессор за эту страшную ночь.

Для начала Эраст Петрович взял оглушенного за ворот, хорошенько тряхнул и влепил две звонкие оплеухи — не из мести, а чтоб побыстрее очухался. Однако затрещины произвели совершенно магическое действие. Миша Маленький вжал голову в плечи и заныл:

— Дедушка, не бей! Все скажу! Не убивай! Жизнь молодую не губи!

Фандорин смотрел на плаксиво скривившуюся смазливую мордочку и только диву давался. Человеческая натура не уставала поражать Эраста Петровича своей непредсказуемостью. Кто бы мог подумать, что разбойничий самодержец, гроза московской полиции, так расклеится от пары пощечин. Для эксперимента Фандорин чуть покачал нунтякой, и Миша сразу прекратил нытье — зачарованно уставился на мерно покачивающуюся окровавленную деревяшку, втянул голову в плечи и задрожал. Надо же — сработало. Крайняя жестокость — оборотная сторона трусости, философски подумал Эраст Петрович. Что, в сущности, неудивительно, ибо это две наихудшие черты, какие только бывают у сынов человеческих.