Смерть Ахиллеса

Несмотря на хрупкую конституцию и явно расстроенные чувства, Екатерина Александровна выражалась с несвойственной для гимназических учительниц решительностью и прямотой — то ли от природы была такова, то ли горе ожесточило.

— Господин Фандорин, — начала она, с нарочитой ясностью выговаривая каждый слог, — я сразу должна объяснить вам, какого рода отношения связывали меня с… с… покойным. — Это слово ей никак не давалось. По высокому, чистому лбу пролегла страдальческая линия, но голос не дрогнул. Спартанка, подумал Эраст Петрович. Как есть спартанка. — Иначе вы не поймете, почему я знаю то, что не было известно никому другому, в том числе ближайшим помощникам Михаила Дмитриевича. Мы с Мишелем любили друг друга. — Госпожа Головина испытующе посмотрела на Фандорина и, очевидно не удовлетворенная вежливо-внимательным выражением его лица, сочла нужным уточнить. — Я была его возлюбленной.

Екатерина Александровна прижала к груди сжатые в кулачки руки и в этот момент вновь показалась Эрасту Петровичу похожей на Ванду, когда та говорила о свободной любви — то же выражение вызова и готовности к оскорблению. Коллежский асессор смотрел на барышню все так же — вежливо и без малейшего осуждения. Та вздохнула и пояснила тупице еще раз:

— Мы жили как муж и жена, понимаете? Поэтому со мной он был откровенней, чем с другими.

— Я это понял, сударыня, п-продолжайте. — впервые разомкнул уста Эраст Петрович.

— Но ведь вы знаете, что у Мишеля была законная супруга, — все-таки сочла нужным уточнить Екатерина Александровна, всем видом показывая, что желает избежать каких-либо недомолвок и своего статуса ничуть не стыдится.

— Знаю, урожденная княжна Титова. Однако Михаил Дмитриевич с ней давно расстался, она даже на похороны не п-приехала. Вы рассказывайте про портфель.

— Да-да, — сбилась Головина. — Но я хочу по порядку. Потому что должна сначала объяснить… Месяц назад у нас с Мишелем произошла ссора… — Она вспыхнула. — В общем, мы расстались и с тех пор не виделись. Он уехал на маневры, потом вернулся на день в Минск и сразу…

— Мне известны передвижения Михаила Дмитриевича за последний месяц, — учтиво, но непреклонно вернул собеседницу к главному Фандорин.

Та помедлила и вдруг отчеканила:

— А известно ли вам, сударь, что в мае Мишель обратил в наличность все свои акции и ценные бумаги, забрал со счетов все деньги, сделал закладную на свое рязанское имение, да еще взял большую ссуду в банке?

— Для чего? — нахмурился Эраст Петрович. Екатерина Александровна потупилась.

— Этого я не знаю. У него было какое-то тайное и очень важное для него дело, в которое он не желал меня посвящать. Я сердилась, мы ссорились… Я никогда не разделяла политических взглядов Мишеля — Россия для русских, объединенное славянство, собственный неевропейский путь и прочая дикость. Наша последняя, окончательная ссора тоже была отчасти вызвана этим. Но было и другое… Я чувствовала, что перестала занимать главное место в его жизни. Там появилось что-то более значительное, чем я… — Она покраснела. — А может быть, не что-то, а кто-то… Ладно, это несущественно. Существенно другое. — Головина понизила голос. — Все деньги лежали в портфеле, который Мишель купил в Париже, во время своего февральского турне. Коричневый, кожаный, с двумя серебряными замками, запирающимися на маленькие ключики.

Фандорин прищурился, пытаясь вспомнить, был ли такой портфель среди вещей покойного во время осмотра номера 47. Нет, определенно не было.

— Он говорил мне, что деньги ему понадобятся для поездки в Москву и Петербург, — продолжила учительница. — Поездка должна была состояться в конце июня, сразу по завершении маневров. Вы ведь не нашли портфель в его вещах?

Эраст Петрович отрицательно покачал головой.

— И Гукмасов говорит, что портфель пропал. Мишель все время не выпускал его из рук, а в гостиничном нумере запер в сейф — Гукмасов сам это видел. Однако потом… уже после…, когда Прохор Ахрамеевич открыл сейф, там были только какие-то бумаги, а портфеля не было. Гукмасов не придал этому значения, потому что был в потрясении, да и вообще не знал, какая в портфеле была сумма.

— К-какая же? — спросил Фандорин.

— Насколько мне известно, более миллиона рублей, — тихо произнесла Екатерина Александровна.

Эраст Петрович от удивления присвистнул, за что немедленно извинился. Все эти новости ему решительно не нравились. Тайное дело? Какое может быть тайное дело у генерал-адъютанта, генерала-от-инфантерии и командующего корпусом? И что это за бумаги, которые, оказывается, лежали в сейфе? Когда Фандорин в присутствии обер-полицеймейстера заглянул туда, сейф был совершенно пуст. Почему Гукмасов решился утаить бумаги от следствия? Это ведь не шутки. И главное — огромная, просто невероятная сумма! Зачем она понадобилась Соболеву? А центральный вопрос — куда исчезла?

Глядя в озабоченное лицо коллежского асессора, Екатерина Александровна заговорила быстро, страстно: