Смерть Анфертьева

Анфертьев шел по вечерней Москве медленно и опустошенно. Он хотел выйти с завода вместе со Светой, но в последний момент обнаружил, что ее уже нет, ушла. Это его уязвило, он думал, что ей будет интересно обсудить с ним подробности происшествия, прикинуть дальнейшие события. Кроме того, он надеялся просто побыть со Светой, поговорить с ней, попытаться сгладить, убить в себе неприятное чувство, оставшееся после обыска у Квардакова. И еще ему нужно было убедиться, что Света ничего не подозревает, что между ними, как и прежде, все в порядке, и, кто знает, может быть, им удастся в этот вечер уединиться в ее комнатке за плотными шторами, за тяжелой дверью, отгвраживающей их от остальной коммуналки. Но это было бы слишком хорошо, так не бывает. Смирившись, Анфертьев надел плащ и направился к знакомой щели в заборе. Он шел по мокрой тропинке и слышал собственные шаги по размокшим листьям, гудение пара в заводской котельной, редкие автомобильные гудки, слышал голоса сегодняшнего дня, и стояли перед ним недоуменные глазки Квардакова.

Он не ощущал никакого облегчения после страшного риска: ведь всем рисковал, всей оставшейся жизнью. И привычный разговор со Следователем получился без обычной напористости, Анфертьев отвечал вяло, нехотя, не испытывал никакого интереса к вопросам.

"Скажите, Анфертьев, вы не задумывались над тем как удалось Квардакову вскрыть Сейф и унести добычу, чтобы этого никто не заметил?"

"Нет, не задумывался. А вы уверены, что это сделал он?"

"Кто же тогда? Я не встречал в своей жизни столько улик против одного человека".

"А это вас не настораживает? - спросил Анфертьев и тут же вычеркнул из своей памяти эти слова, будто он никогда их не произносил. - Но это же косвенные улики", - поправился он.

"Какие же они косвенные?! Ключ от Сейфа. Напильники. Опилки в ящике стола. А вспомните его красные руки! Это тоже косвенная улика? Во всем заводе есть только одно место, где можно вымазаться в эту краску, - внутри Сейфа".

"Вам виднее".

"Да, конечно, мне виднее. Но видите ли, в чем дело... Я восстановил по минутам весь обеденный перерыв Квардакова. И оказалось, что у него не было возможности войти в бухгалтерию незамеченным, не было времени возиться с Сейфом, выгребать оттуда эти пачки, у него ни на что не было времени".

"И как же вы это объясняете?"

"Он сумел убедить людей, что они видели его не в то время, когда они действительно его видели. Если у Квардакова все было хорошо подготовлено, ему вполне хватило пяти минут".

"А где деньги?"

"Скорее всего их унес сообщник".

"Никто не видел в заводоуправлении посторонних".

"Его сообщник не обязательно должен быть посторонний", - заметил Следователь проницательно.

"Вам виднее", - повторил Анфертьев и спустился по ступенькам в полуподвал пивного бара, оставив настырного Следователя под осенним дождем, на мокром асфальте Столешникова переулка. Здесь был слабый желтый свет, сводчатые потолки, запах пива и рыбьих внутренностей. Пожилая женщина в замызганном халате сгребала со столов шелуху, красные раковые панцири, сама с собой ругалась по матушке и, тяжело ступая больными ногами, уносила кружки и опустевшие бутылки. Анфертьев взял пива и устроился в самом углу. Опустив лицо, он ничего не видел, кроме стеклянного полумесяца кружки, отороченного пеной. Выпил, не ощутив ни вкуса, ни запаха, ни горечи пива.

- Ну и ладно, - время от времени проговаривал он. - Ну и ладно. Там будет видно. Разберемся.

- Вы что-то сказали? - добродушно спросил его красноватый детина, отгородившийся от напиравшего на него мира дюжиной кружек.

- Все в порядке, старик, - Анфертьев приветственно поднял руку.

- А почему ты не спросишь, отчего у меня такой красный нос? - улыбнулся толстяк.

- Действительно, отчего он у тебя такой красный? - послушно спросил Анфертьев.

- От беспробудного пьянства, деточка.

- Надо же, - проговорил Анфертьев и направился к выходу.

Неожиданно для самого себя он оказался на Садовом кольце, рядом с американским посольством. Прошел мимо расчетливо выставленных автомашин, которыми американцы пытались поразить воображение москвичей. Анфертьев только улыбнулся этой наивной хитрости заокеанских идеологов. Постоял перед высотным зданием на площади Восстания - оно возвышалось над ним, как Кара-Даг, который он помнил еще с тех пор, когда студентом на попутных рванул в Крым со своим другом Семидольским, для которого жизнь действительно уготовила не менее семи разных судеб: был Семидольский и начальником изыскательской партии, и домовладельцем, торговал мороженым, несколько лет прослужил горноспасателем, потом женился, еще раз женился, еще раз, но в конце концов оставил это занятие и уехал в свою глухую деревню, где занялся разведением кур и уток. Но, на его счастье или несчастье, мимо деревни вели дорогу. Семидольский нанялся геодезистом, через сотню километров стал главным инженером, продал дом вместе с живностью и переселился в вагончик дорожных строителей.