Смерть длиною в двадцать лет

В конференц-зале было темновато из-за скудного освещения. Стены здесь тоже были обшиты деревянными панелями, на одной из стен – портреты маслом в золоченых рамах с изображениями старших партнеров фирмы, и над каждым портретом своя маленькая лампочка. Вдоль других стен выстроились застекленные книжные шкафы, набитые многотомниками законодательства. Мне, как всегда это бывает, когда я попадаю в библиотеку, захотелось разглядеть корешки, полистать книги, поискать среди них свои. Но я знал, что это всего лишь бездушные книги по юриспруденции, интересные только юристам, впрочем, для кого-то, возможно, более интересные, чем мои.

– Ой, Шем! Рад тебя видеть! – Палмер-старший, теперь почти семидесятипятилетний, но все такой же стройный и бодрый, подошел ко мне и тепло пожал руку. – Жаль, что довелось встретиться при таких обстоятельствах, – сказал он, продолжая жать мне руку и стараясь не принюхиваться к исходящему от меня запаху перегара. А если б принюхался?

– Здравствуйте, мистер Палмер.

Еще раз крепко пожав мою руку, он наконец отпустил ее.

– Фрэнк. Пожалуйста, называй меня просто Фрэнком. А ты отлично выглядишь, – сказал он, откровенно соврав, и указал на стол для заседаний.

Я подошел к столу и взялся за спинку одного из огромных кожаных кресел. В дальнем конце стола сидели рядышком мой Джозеф и какая-то молодая женщина – как я понял, его невеста. Они о чем-то шептались, и Джозеф намеренно игнорировал меня, что меня больно ранило.

Последний раз я разговаривал с ним три года назад, а наша последняя встреча произошла четыре года назад – на его школьном выпускном вечере. Он повзрослел, тощие руки и ноги обросли мясцом, лицо стало шире, и на нем уже был заметен намек на бородку. Если бы я не знал, кто он такой, то мог бы принять его за одного из типичных сердитых юнцов, которые мечтают о недостижимом, но, зная это, дуются потом на весь мир. Они вечно вьются вокруг сытой публики, главным образом у парадных подъездов, или в бильярдных, или в гаражах, но, в отличие от Джо, им не светит два миллиона долларов.

Невеста Джо (я запамятовал в тот момент ее имя, забыл, как она представилась, когда звонила мне две недели назад, чтобы сообщить о предсмертном состоянии Куинн) была аккуратненькой нежной блондиночкой, с какими обычно ведут состоятельную супружескую жизнь. Она отважилась украдкой глянуть на меня, и, когда глаза наши встретились, улыбнулась мне, чем возместила пренебрежение со стороны Джо.

В дальнем углу зала, даже не за столом, а в сторонке, на стульчике сидела Конни, прислуга тети Элис – дородная женщина лет пятидесяти, а то и больше, с громоздким трапециевидной формы ридикюлем на коленях. Поймав мой взгляд, она приветствовала меня учтивым кивком.

Усевшись во главе стола, Палмер обратился к нам с такой речью:

– Я собрал вас всех здесь потому, что вы или те, кого вы представляете, тем или иным образом упомянуты в завещании миссис Розенкранц. – Он достал из серебряного портсигара сигариллу и прикурил ее бумажной спичкой. Задув спичку, бросил ее в медную пепельницу и придвинул к себе лежавшую на столе папку. Когда он открыл папку и собрался зачитывать завещание, я сел.

– Я сейчас зачту вам завещание, но со всеми вопросами прошу подождать до конца чтения. Потом мы сможем еще раз перечесть его, строчку за строчкой – или все вместе, или индивидуально. Я прошу вас всех, независимо от событий, произошедших в прошлом, не впадать в возбуждение и не озвучивать никаких решений. Все это вы можете сделать позже, а сейчас лишь отнимете у нас время. – Он произнес эти слова, глядя на нас исподлобья, как судья, выносящий приговор. – Впрочем, я не думаю, что здесь могут возникнуть какие-то неприятные моменты. Это простое завещание, и, к моей безграничной печали, представителей фамилии Хэдли, как мы с вами видим, осталось совсем мало. – Он взял со стола бумаги и постучал ими о стол, чтобы выровнять стопку.

Джозеф сидел, напряженно ссутулившись на своем стуле, ноздри его раздувались, отчего верхняя губа некрасиво подтянулась к носу, а на щеках обозначились две ямочки. Невеста не сводила с него глаз, придерживала за локоть.

Палмер начал зачитывать завещание:

– «Я, Куинн Розенкранц, урожденная Хэдли, находясь в здравом уме и твердой памяти, торжественно заявляю, что настоящая бумага является моим последним завещанием, подписанным мною в этот четверг, 12 июня 1941 года и содержащим распоряжения относительно распределения моего движимого и недвижимого имущества. Это завещание отменяет юридическую силу всех предыдущих завещаний…»