Смерть длиною в двадцать лет

– Как уже сказала вам, я считаю, что мой отец убил мою мать, и это чистая правда. И я не питала к нему ненависти. И это тоже чистая правда… Когда я была маленькая, он учил меня разбирать и собирать его наручные часы. Мать говорила ему, что это занятие для мальчиков, а не для девочек, но он заявлял, что ему плевать и его дочь может заниматься чем хочет. Он клал часы на стол, доставал свои инструменты и показывал мне, винтик за винтиком, пружинка за пружинкой, из чего они состоят. Доставал из бронзового корпуса все эти крошечные детальки и складывал их в кучку на скатерть. А я не понимала, как эти крохотные металлические штучки могут целыми днями отсчитывать секунды. Я думала, что они и содержат в себе время, но, когда они были разобраны, время шло так же, а потом, когда они были собраны, оно тоже шло своим чередом. И я не видела разницы. Нет, видела ее только в те моменты, когда он закручивал все винтики до последнего и заводил часы. Секундная стрелка начинала бежать, и тогда мне казалось, что мы с ним только что запустили бег целого мира заново… Он так терпеливо возился со мной в те времена. А ведь он совсем не был терпеливым человеком. Был скор на руку, матери тумаки и оплеухи раздавал, чуть что не так…

Пеллетер полез во внутренний карман за сигарой, но не обнаружил ее там. Все сигары он выкурил за день.

– Других приятных воспоминаний об отце у меня нет. Он редко бывал дома, а когда бывал, нагонял на меня страх. Он мог смеяться вместе с матерью, а потом вдруг неожиданно начать орать или даже бить ее. Я старалась не попадаться ему на глаза. Вот интересно, как другие люди воспринимают своих родителей? Считают ли они себя частичкой двух этих, казалось бы, чужих взрослых людей? Говорят ли они: «Вот это у меня от матери, а это от отца»? Говорят ли они это при жизни родителей? И чувствуют ли они себя после смерти родителей их продолжением? Или вместе с родителями какая-то часть тебя тоже умирает?

Она вопросительно смотрела на Пеллетера, словно ждала от него ответа, и он убедился сейчас в том, как она еще, в сущности, молода.

– Не знаю, – сказал он.

Она посмотрела на лежащее перед ней тело, накрытое простыней.

– И я не знаю. Но я не хочу быть продолжением своего отца. Он был плохим человеком. Я это точно знаю, даже если и не испытываю к нему плохих чувств… Когда мою мать убили, меня забрала к себе тетка, и я жила в ее семье. Отец тогда куда-то пропал… Потом он нашелся и угодил в тюрьму, но я к тому времени уже стала говорить всем, что оба моих родителя умерли… Я казалась самой себе каким-то недоразумением, по несчастливой случайности родившимся из ничего. Возможно, я сама была плохим человеком, поэтому и была так одинока.

– Я не считаю вас плохим человеком, – сказал Пеллетер. – Никто из нас не виноват в том, что совершили наши родители.

– Тогда почему я лгала все эти годы?

– Это не делает вас плохим человеком. К тому же это была не совсем ложь, а своего рода правда.

– Нет, – возразила она, качая головой. Потом протянула руку, словно хотела коснуться простыни, и тут же отдернула ее. – Это была неправда. Сейчас я уже могу вам рассказать. Большая разница, когда отец просто отсутствовал и когда теперь он умер. Потому что, когда отсутствовал, он все равно находился в этом мире, как-то влиял на него. Даже в тюрьме, где на него повариха готовила еще одну порцию еды, а надзиратель должен был выкликать его по имени. И я, даже не зная, какой была его жизнь и каким он сам был на самом деле, воспринимала и его самого, и его жизнь как нечто постороннее. Но теперь, когда умер, он находится только у меня в голове. В тюрьме для других людей он был никем. Ничем. Просто еще одним арестантом. Который просто умер. Но здесь… – Она замолчала, прищурив глаза и пытаясь, видимо, как-то сформулировать для себя самой свои мысли и чувства. – Сейчас осталось только это собирание и разбирание часовых винтиков, а… – Она покачала головой, словно гоня от себя эти мысли.

Пеллетер увидел сейчас, какая душевная боль терзала ее. Ему захотелось подойти и обнять ее за плечи, но он сдержался, понимая, что не имеет на это права.

– Я даже не поднимала эту простыню, – сказала она. – Даже не смотрела на него… Да мне и не надо…

– Почему вы не идете домой? Ваш муж очень волнуется.

Она кивнула, не отрывая взгляда от мертвого тела отца. За время этой исповеди она не проронила ни слезинки, но выглядела измученной и опустошенной.

– Он любит вас. Он считает вас не просто хорошим человеком, а самым лучшим человеком на свете. Он готов для вас на все.

– Я знаю, – проговорила она еле слышно, почти шепотом.

– А я уже почти раскрыл это дело.

Она подняла на него пустой безжизненный взгляд.

– Мне это безразлично.

– Я понимаю, но мы все же должны это сделать. Ради живых.

– Но мне все равно безразлично. Мне девятнадцать лет, а я уже сирота. Вот это мне теперь не безразлично…