Смерть Егора Сузуна

– Теперь, милая моя, разберем вопрос о праве человека на болезнь. Спросим себя, имеет ли человек право болеть? Не имеет. Человеческое существование так коротко, что на болезни не остается времени. И когда-нибудь медицина достигнет такого уровня, что искоренит все болезни. Но! Но, милая моя, пока медицина бессильна, каждый должен бороться за свое право не болеть. Каким образом? Работой, трудом… Возьмем меня, то есть Егора Сузуна. Имею ли я право болеть? Не имею… У меня, матушка, на плечах стройка восемнадцать, прораб Власов и Лорка Пшеницын… Да, насчет Лорки Пшеницына! Знаешь, почему у него не работают мускулы правой руки?

– Нет!

– Потому что у него работает весь плечевой пояс и он использует инерцию руки… На чем я остановился? Ах, на том, что человек не имеет права болеть! Слушай дальше… Жизнь человеческая коротка, и человек должен сделать на земле как можно больше, ибо ценность личности определяется величиной содеянного ею. Возьмем опять же Лорку Пшеницына. Шельмец за свою жизнь должен построить не меньше сотни домов. Имеет он право болеть?

– Слушай, Егор, – говорит Зинаида Ивановна, – слушай, Егор, а ты понимаешь, что говоришь глупости?.. Разве болезни зависят от воли человека?

– Глупости говорит глупый человек! – отрезает Егор Ильич. – А я, – он тычет себя пальцем в грудь, – я человек умный. Не смотри на меня, матушка, сиреневыми глазами, я лучше других знаю, что я умный человек! Вот так-то… Мне, Зинаида свет Ивановна, не до глупостей! Сколько мне осталось жить на земле? Мгновенье! А дел сколько! Мильон… Кстати, могу заметить, что, когда человек умирает, ценность его бытия можно определить по тому, сколько недоделанных дел оставил он на земле… А как же, голуба-душа?.. Вот умер, скажем, Иванов. Ну похороны, пятое-десятое, а потом кинулись разбирать земные дела Иванова, и оказывается, что он все сделал. Написал все письма, построил все дома, выяснил все отношения с миром. Кажется, хорошо, отлично! Ан нет! Я тебе прямо скажу, что Иванов был бездельником. Значит, скажу я тебе, этот самый Иванов, почуяв смерть, решил закончить все свои земные дела, не начиная новых… Ага, понимаешь! Значит, какое-то время, хоть день, Иванов ничего не делал… Нет, матушка моя, человек, умерев, должен оставить много неоконченных дел. Вот такой человек был настоящий человек! Смерть, понимаешь, уже над ним крыльями трясет, а он, понимаешь, новые земные дела начинает…

– Чего это ты раскаркался, Егор? Смерть, смерть…

– А мне, матушка, о рождении говорить не приходится… Мне шестьдесят восемь, а для большевика это, брат, такой возраст, что давно умирать пора… Налей-ка ты мне еще чаю и не шибко стучи своими ложками-чашками, я от этого стуку с мысли сбиваюсь… Так вот! У большевика жизнь короткая, но яркая. Не каждому, милая моя, привелось две революции совершить, четыре войны пережить да еще на старости лет с Афониным повстречаться. – Егор Ильич прищуривается, нижней губой схватывает ус и начинает жевать его. Потом он хитро улыбается. – Хотя, свет Ивановна, мне здорово повезло, что я встретился с Афониным! Ведь если бы этого не произошло, сколько бы он еще вреда принес! А вот ему, то есть Афонину, не повезло! Он, понимаешь, повстречался со мной. Эге-ге! Это не баран начихал, когда сам Егор Сузун на тебя войной идет… Вот опять ты строишь сиреневые глаза. Думаешь, расхвастался Егор. А ты людей спроси – просто это или нет, когда Егор Сузун объявляет войну? То-то же! Сиреневые глаза каждый может состроить, а вот с директором Афониным рассчитаться… Поэтому-то я и не имею права болеть!

После этих слов Егор Ильич поднимается, ставит на стол пустой стакан; вид у него решительный и энергичный, усы лихо торчат. «Разговоры кончены! – говорят лицо и поза Егора Ильича. – Надо приниматься за дело!» Егор Ильич одергивает косоворотку, поправляет витой шелковый поясок, громко кашляет и поводит бровями.

– Вопросы есть? – спрашивает он.

– Нет вопросов! – отвечает жена, хотя ей досадно, что Егор сегодня рано кончил разговоры и философию.

Зинаида Ивановна любит вечерние разговоры с мужем. Ей хорошо сидеть с ним за одним столом, глядеть в его оживленное загорелое лицо, слушать громкий, чуть-чуть хрипловатый голос. Когда Егор Ильич размахивает руками, сердится и называет ее «матушка моя», он кажется молодым, стремительным, лихим. Особенно же любо ей, когда Егор злится, выходит из себя – тогда глаза у него совсем молодые.

Когда Егор философствует за чаем, Зинаида Ивановна забывает о докторах, ей кажется, что ничего не было – не приходил озабоченный доктор, не качал печально головой, узнав, что Егор Ильич опять по жаре ушел на стройку, не говорил ей страшных слов о том, что сердце мужа в один прекрасный момент может не выдержать, и тогда… Зинаида Ивановна старается не думать о том, что будет тогда, когда сердце мужа не выдержит. Потому она любит слушать его, глядеть в его глаза – тогда легче не думать о докторе.