Смерть героя

Уинтерборн, спотыкаясь, побежал вперед, где развалины не заслоняли происходящего. Скорчившись за остатками какого-то разрушенного дома, он поглядел в сторону немецких окопов. Там длинной, неровной стеной поднялся дым, раздираемый бесчисленными багровыми молниями разрывов. А в глубине все ярче и ярче сверкали орудийные вспышки: батарея за батареей открывала огонь, и казалось – грохот и пламя уже достигли предела, но они все нарастали, все усиливались. Уинтерборн не услышал – отдельных звуков нельзя было различить, – но увидел, как первый немецкий снаряд разорвался, немного не долетев до их поселка. В первых слабых лучах рассвета смутно темнели тучи дыма над немецкими окопами. То была артиллерийская подготовка наступления, которого ждали так долго. Уинтерборн ощутил дрожь в сердце, та же дрожь сотрясала землю, и воздух дрожал.

Этого не передать словами – ужасающее зрелище, чудовищная симфония. Художник-дьявол, что поставил этот спектакль, был настоящий мастер, рядом с ним все творцы величественного и страшного – сущие младенцы. Рев пушек покрывал все остальные звуки, то была потрясающая размеренная гармония, сверхъестественный джаз-банд гигантских барабанов, полет Валькирий294 в исполнении трех тысяч орудий. Настойчивый треск пулеметов вторил теме ужаса. Было слишком темно, чтобы разглядеть идущие в атаку войска, но Уинтерборн с тоской подумал, что каждая нота этой чудовищной симфонии означает чью-то смерть или увечье. Ему представилось, как неровные шеренги английских солдат, спотыкаясь, бегут сквозь дым и пламя и ревущий, оглушительный хаос и валятся под немецким заградительным огнем под пулеметными очередями, которыми немцы их косят с резервной линии. Представились ему и немецкие окопы, уже сметенные свирепым ураганом взрывов и летящего металла. Там, где бушует эта буря, не уцелеет ничто живое – разве только чудом. За первые полчаса артиллерийского шквала, конечно, уже сотни и сотни людей безжалостно убиты, раздавлены, разорваны в клочья, ослеплены, смяты, изувечены. Ураганный огонь перекинулся с передовой линии на резервную – и чудовищный оркестр, казалось, загремел еще яростней. Сраженье началось. Скоро надо будет добивать людей – швырять ручные гранаты и взрывчатку в блиндажи, где прячутся уцелевшие.

Немецкая тяжелая артиллерия била по М., перепахивала ходы сообщения и перекрестки дорог, обрушила ливень металла на жалкие остатки поселка саперов. Уинтерборн видел, как зашаталась и грянулась оземь труба полуразрушенной фабрики. Два снаряда разорвались один справа от него, другой слева, со всех сторон летели комья земли, камни, осколки кирпича. Он повернулся и побежал к своему погребу, спотыкаясь и проваливаясь в мелкие воронки. У него на глазах в одинокий дом, стоявший поодаль, попали сразу два тяжелых снаряда, и он разлетелся в пыль.

На бегу он стиснул руки, глаза его были полны слез.

10

Когда Уинтерборн вбежал в помещение вестовых, все они застегивали ранцы и надевали снаряжение с той лихорадочной поспешностью, какая появляется лишь в минуты крайнего возбуждения. Даже здесь, в погребе, за грохотом артиллерии не слышно было друг друга, приходилось почти кричать.

– Какой приказ?

– Ждать в полной боевой готовности, с минуты на минуту выступаем. Ранцы свалить на улице.

Уинтерборн тоже лихорадочно заторопился – надел снаряжение, застегнул ранец, прочистил шомполом ствол винтовки. Не выпуская из рук винтовки, они стояли под низким сводом погреба, готовые взбежать по разбитым ступеням, едва их кликнут. В такие минуты, в минуты роковых потрясений, самое трудное – ждать. Гроза, бушевавшая над ними, и страшила их и словно околдовала: тянуло очертя голову кинуться в нее, лишь бы скорей конец. Немецкие снаряды рвались вокруг, но грохот английской артиллерии заглушал их. Приказа все не было. Люди беспокойно топтались на месте, нетерпеливо поругивались и наконец один за другим опустились на свои ранцы и умолкли, вслушиваясь. Огромная крыса сбежала с лестницы и принялась что-то грызть. Она сидела вровень с головой Уинтерборна. Он щелкнул затвором, бормоча: «Зачем живут собака, лошадь, крыса, а в них дыханья нет?»295 Тщательно прицелился и спустил курок; в тесной коробке погреба оглушительно грянул выстрел, мертвая крыса взлетела в воздух. Не прошло и десяти секунд, как в люке погреба появилась голова дежурного сержанта, – лицо под стальной каской встревоженное, красное, все в поту.

– Какого дьявола? Что у вас тут?

– Выпиваем – слыхал, пробка хлопнула?

– Выпиваете, чтоб вас… Какой-то дьявол пальнул и чуть меня не угробил. Лопни мои глаза, если я не доложу по начальству про всю вашу шайку.

– Ого! Лучше заткнись!

– Пошел ты…

– Нынче вашему брату сержанту грош цена!

– Ладно, дьяволы, ступайте к своим офицерам. Да поживей!

Они взбежали по разбитым ступеням, наставляя на него штыки и смеясь, пожалуй, немного истерически. Толстый, добродушный, коротышка-сержант пошел прочь, грозя им кулаком, свирепо суля самые страшные кары и добродушно ухмыляясь во весь рот.