Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

Наутро Гутьеррес появился в еще более радужном настроении, чем ушел накануне. Тавернье просмотрел принесенную им бумажку с рабочим расписанием. В сущности, против этого плана трудно было что-либо возразить, за исключением того, что «съемки на базе боевой подготовки элитных армейских частей» и «поездка в горные районы, освобожденные от партизан» могли дать и отличный материал, и бесцветную нудятину, в зависимости от степени самостоятельности журналистов. О самостоятельности же под опекой майора Гутьерреса говорить, похоже, не приходилось. Впрочем, поездку в Тукуман Тавернье предпринял лишь в расчете на помощь Корсакова — получить помощь от официальных властей, имевших в мире довольно мрачную репутацию, он не надеялся, а потому и не стал спорить с Гутьерресом, сделав лишь пару вялых замечаний. Майор заявил, что после завтрака французов примет министр информации, а затем их ждут в офицерском  клубе  столичного  гарнизона.   Голос Гутьерреса дрожал от сдерживаемого торжества. Тавернье с удивлением посмотрел на него, но майор тут же стер улыбку с лица и вновь превратился в непроницаемого индейского божка, по лицу которого только внимательный наблюдатель мог догадаться, что божок совсем недавно хлебнул свежей крови. Позавтракав вместе с майором в пустынном ресторане, друзья в его лимузине отправились в министерство информации. Министр оказался суетливым лоснящимся толстячком с массивными золотыми перстнями на волосатых пальцах. Гости вежливо посмеялись в ответ на его попытки пошутить для создания непринужденной атмосферы, однако после того, как в ответ на вопрос о причинах нынешнего кризиса в стране министр понес чушь о подрывных марксистских элементах и зарубежных кознях, Тавернье почувствовал тяжелую скуку. Потомок работящих пикардийских крестьян, больше всего на свете он ненавидел отсутствие профессионализма. К тому же у него появилось ощущение, будто он весь вывозился в чем-то липком. Сначала он подумал, что на него так действуют лоснящиеся жирные складки на лице, министра и его маслянистые глаза, широко раскрывавшиеся в те моменты, когда хозяин кабинета врал особенно беспардонно. Однако затем Тавернье понял, что в кабинете поселился страх — он-то и заставляет толстяка суетливо перебирать бумаги на столе, глядеть в провтранство мимо посетителей, машинально отвечая на вопросы, и обильно потеть, несмотря на исправно работающий кондиционер. Весь этот визит был сущей потерей времени, если не считать подписанных министром лицензий на съемки, опросы, интервью и прочую журналистскую деятельность на всей территории страны — документ, совершенно излишний в обществе неотвязного Гутьерреса. Когда хозяин кабинета стал чересчур уж явно повторяться, майор поднялся и с любезной улыбкой напомнил о том, что гостям пора в офицерское собрание. Правда, Тавернье не совсем понимал, какой интерес для журналистов представляет стадо солдафонов, однако до появления Корсакова решил терпеть и покоряться. Раскланиваясь с хозяином кабинета, Тавернье с трудом заставил себя подать ему руку. У него осталось ощущение, словно он сунул ладонь в какую-то теплую жижу. Предводительствуемые Гутьер-ресом и сопровождаемые сзади двумя его подручными, друзья вышли на улицу и направились к автомобилям. Еще выходя из отеля, Тавернье обратил внимание на то, что на улице вроде бы прибавилось солдат. Теперь он уже ясно видел, что это так. На перекрестках появились танки, на крышах и балконах административных зданий — укрепленные мешками с песком пулеметные точки. По противоположной стороне улицы куда-то направлялась трусцой, громыхая тяжелыми ботинками, рота солдат. В небе барражировали вертолеты. Всюду развевались национальные флаги Республики Тукуман. В то же время прохожих и частных автомашин на улицах заметно поубавилось. Откуда-то доносилась бравурная военная музыка. В целом впечатление создавалось гнетущее, несмотря на безоблачное небо, ослепительно сияющее солнце и яркую зелень. Между тем Гутьеррес вопреки всем тревожным признакам решил отказаться от армейского эскорта, и кортеж теперь составляли лишь два «Мерседеса»: передний — с охраной, а в заднем ехали журналисты с одним охранником, за рулем же сидел сам Гутьеррес. Он утратил свою непроницаемость, молча улыбался, потом вдруг начинал что-то напевать. Так, напевая, он и вошел в большой зал офицерского собрания. Множество офицеров уже сидело вдоль столов, тянувшихся от дверей к возвышению президиума, в котором пустовало одно место: Тавернье насчитал только шесть генералов вместо семи, входивших в состав правящей хунты со дня свержения Видалеса. Гутьеррес обвел взглядом теснившихся вдоль стен зала тукуманских и иностранных журналистов, выбрал местечко посвободнее и расположил там Тавернье и Шарля, а сам скромно встал рядом. Шарль достал из чемодана камеру и приготовился снимать. Тавернье вынул диктофон и попросил Гутьерреса перечислить поименно всех генералов, сидевших в президиуме.