Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ)

Что ее разбудило, Ева не помнила. Помнила лишь нырок из черноты, где не было ничего — ни чувств, ни воспоминаний, ни снов, — и как уставилась перед собой, пытаясь понять, кто она, где она и почему над головой ее висит балдахин, похожий на те, какие пылятся над кроватями в средневековых замках.

Кусочками, словно паззл, сложила рывками возвращающуюся память.

Жнец. Призыв. Скелеты.

Обмен…

Она лежала на несносно мягкой постели, топившей ее в пушистой перине, и думала, что это не слишком похоже на тот свет — и о том, что это могло значит, думать ей совершенно не хотелось.

Если она здесь, значит, Обмен не удался. Если Обмен не удался, значит, Герберт…

…она не сразу не поняла, что не так в глубоком, порывистом дыхании, которым тело отозвалось на отчаяние, всплеснувшееся в душе. И в ощущении тепла, которым окутывало ее одеяло из мягчайшей шерсти, что Ева когда-либо видела. И в запахах — воск и цитрус, — бивших в нос, и в мерных, едва заметных судорогах, с которыми что-то билось в груди, в ушах, затылке…

…она дышала.

Новый вдох замер в легких — позволяя сполна насладиться чудесными, давно забытыми ощущениями недостатка воздуха и сердца, от возмущения ускорившего ритма.

Она дышит. Ее сердце бьется. Под ее кожей пульсирует кровь: теплая, отдающая это тепло шерсти, что хранила и грела ее в ответ.

Это потрясающее открытие заставило Еву сесть — и увидеть Герберта, молча следившего за ней из кресла подле кровати.

— С пробуждением, — сказал он.

Бледно-золотые пряди, среди которых затесалось несколько серебряных, падали на белый хлопок домашней рубашки. Руки, сцепленные в замок, лежали на коленях, затянутых в темные брюки. Он казался чуть бледнее обычного — и осунувшимся не больше, чем в период одержимой работы над ее воскрешением.

— Как себя чувствуешь?

Ева вспомнила далекое, очень далекое пробуждение на алтаре.

— Следующим вопросом будет «как тебя зовут»?

Ей почти удалось сказать это иронично и не слишком хрипло.

Он не улыбнулся — лишь в глазах Ева увидела то же облегчение, что осветило их в день, когда он впервые услышал ее голос.

— Нет. — Герберт поднялся с кресла. — Через это мы уже проходили.

Ей хотелось задать ему тысячу вопросов. Но она лишь смотрела, как он садится на край постели — пытаясь поверить, что все это не сон, не сладкий обман посмертья, подаренный глупой девочке за самопожертвование.

— Ты жив, — произнесла она, словно слова могли сделать все более реальным.

— Твоими стараниями.

— Я жива.

— Не совсем твоими стараниями.

Глядя на его лицо, выбеленное не усталостью — бешенством, Ева вспомнила о своих последних мыслях перед концом.

Предсказуемый, несносный мальчишка…

— Я предупреждала: если мне потребуется умереть за тебя, я умру.

Его объятия были резкими, безжалостными до нехватки дыхания, до хруста костей, — и это, и легкая боль в миг, когда его пальцы, зарывшись ей в волосы, потянули их назад, заставляя откинуть голову, были прекраснейшими ощущениями в мире.

Она чувствует…

— Сама не хотела жизни, купленной такой ценой, — Герберт выплюнул это с той же яростью, с какой впился в ее губы после следующих слов. — Не подумала, что я буду делать со своей?

— Если ты забыл о существовании слова «спасибо», приму это в качестве благодарности.

Ева выдохнула ответ, когда ей позволили — шепотом, срывающимся от давно забытых ощущений, с какими кружит голову разгоряченная кровь. И это все же заставило его улыбнуться, а ее — услышать щелчок, с каким ключ, подчиняясь нетерпеливому движению его руки, изнутри провернулся в замке.

Благодарить Герберт умел: просто безмолвные благодарности давались ему куда лучше.

…позже выяснилось, что вместо жизни лиоретта утратила Дар — в обмен на воскрешение; и не только Сноуи Миркрихэйр склонялась к тому, что к такому поразительному результату привел Обмен, совершенный нежитью. Пословица «двумя смертям не бывать» бытовала не только на родине прекрасной лиоретты, да и минус на минус в керфианской арифметике тоже давал плюс. Авторитетные керфианские маги пришли к тому же выводу, что и Белая Ведьма: попытавшись отдать свою жизнь, будучи неживой, лиоретта отдала единственное, что у нее было — Дар, ведь на тот момент в теле ее был заключен только сидис, тогда как в нормальной ситуации люди отдают роборэ (видимо, при передаче посредством Обмена один тип энергии благополучно превратился в другой, что ранее не представлялось возможным, но приходилось допускать; в конце концов, для лиоретты сидис приравнивался к роборэ, так что уравнение в целом не нарушалось). Однако чары некроманта сопротивлялись ее упокоению так отчаянно, что вступили в конфликт с энергией Обмена, и эта реакция довершила то, чего так и не смог сделать Гербеуэрт — вернула лиоретту за грань, за которую ее отбросила стрела королевы. В конце концов, от этой грани ее отделяло очень немногое: ритуал послужил толчком, регенерация в ее теле довершила остальное, и кровь снова побежала по ее венам от затрепетавшего сердца.