Смерть и прочие неприятности. Орus 1 (СИ)

— Прости, — нагнав его, произнесла Ева. Искренне виновато. — Но я знала, что ты придёшь. И готова была позвать тебя… в любой момент. Если бы дело стало плохо. Или дошло до заключения договора.

Герберт молчал. Лишь подошвы сапог отбивали мерный стремительный ритм.

— Ну признайся, ты не верил, что можно решить всё так, — примиряюще сказала девушка, стараясь не отстать. — Ты же и слышать об этом не хотел. Вот я и решила…

Он развернулся на каблуках столь стремительно, что она едва не ткнулась в него носом. И вцепился в её плечи — даже сквозь куртку и плащ — так, что наверняка причинил бы боль, если б Ева могла её чувствовать.

— Мне снова отдать приказ? Чтобы ты безвылазно сидела в четырёх стенах?

Некромант не кричал. Но тихий, почти шелестящий голос его был, пожалуй, страшнее крика.

— Герберт…

— Ты могла просто сказать мне? Пойти туда со мной?

— Я пыталась, — справедливо напомнила она. — Ты отказывался слушать. Вот и решила взять пример с тебя. Ты ведь так любишь решать что-то один.

— Тебя могли испепелить. Сожрать. Разорвать на кусочки. Так, что даже я не смог бы ничего сделать. — В сгущающихся сумерках его глаза казались странно, пугающе тёмными. — Ты способна иногда… хотя бы иногда… думать о последствиях того, что творишь?

— Но всё ведь получилось, — напомнила Ева с убийственной справедливостью. Попыталась улыбнуться, ещё надеясь обернуть всё в шутку. — Если б не получилось, нашли бы Мираклу другую Избранную. Подумаешь.

— А мне — другую тебя?

Ева просто смотрела в его лицо, выбеленное бешенством. Не понимая, как реагировать на вопрос, который явно мог вырваться у него лишь из-за крайней степени гнева. И пока она лихорадочно обдумывала новую шутку в качестве ответа, Герберт уже разжал пальцы.

— Пожалуйста, в следующий раз, когда вздумаешь совершить нечто самоубийственное, вспомни о том, что твоя гибель подведёт слишком многих. — Шепчущая вьюга в голосе уступила место сдержанности, стеной скрывшей все другие эмоции. — Ты могла изложить мне свой план действий. Если действительно продумала его. Если нашла достаточно доводов в его пользу, чтобы быть в нём уверенной. Я бы прислушался.

— Я пробовала, ты не…

— Я прислушался бы к разумным доводам и аргументированному предложению. Не к наивным, ничем не подкреплённым идеям. Ты предпочла ограничиться последними. Решив, что так будет проще. — В словах не было ни обиды, ни гнева — просто слова, каждое из которых камнем падало на её совесть. — Мне казалось, ты уже поняла, что со мной можно нормально говорить. Мне казалось, мы решили быть друг с другом откровенными. Видимо, я ошибся.

Ева слушала молча. Пытаясь справиться со стыдом, нахлынувшим острее прежнего: не потому, что она пошла на риск, в итоге оправдавшийся — потому, что действительно предпочла простоту молчания трудностям убеждения. Поступила так же, как поступала, когда их связывал только рубин в её груди и общее дело.

Когда Гербеуэрт тир Рейоль ещё не мог позволить себе такую роскошь, как старательно взращенное ею же доверие.

— Прости. Пожалуйста. — Она хотела, но не решилась коснуться его руки. — Я… хотела сделать это ради тебя. В первую очередь. Чтобы тебе не пришлось сражаться вместо меня. Но с этого момента никаких тайн, правда. Больше никаких.

Он не ответил. Просто отвернулся и продолжил путь. И до самого замка они шли молча.

Висевшую между ними тишину, почти свинцовую в своей тяжести, Ева решилась нарушить лишь на лестнице.

— Посмотрим что-нибудь? — она постаралась, чтобы это прозвучало скорее миролюбиво, чем заискивающее. — И я сыграю… в знак примирения.

Герберт помолчал, будто считая остающиеся позади ступеньки, по которым за его спиной шагала она.

— Не нужно.

— Ладно, тогда просто…

— Я не уверен, что это хорошая идея. Совместные вечера.

Это прозвучало так безразлично, что Ева невольно остановилось. И, стоя на ступеньке, следила, как он поднимается.

Сама не понимая, почему на этих словах ей сделалось больно.

Да пожалуйста, прошептало что-то внутри — тем же мерзким голоском, который всегда напоминал ей Мэта. Пусть идёт. Как будто плохо от этого будет тебе, не ему.

Как будто тебе это так надо.

Да только Ева вдруг поняла: надо. И ей будет плохо. Уже плохо, стоит представить, как он просто уходит, больше ничего не сказав, так и не простив. А она возвращается в комнату — коротать вечер в одиночестве. И, конечно, оба найдут, чем заняться; да только не будет больше ни чая, ни музыки, ни тепла, гревшего душу последние дни.

Знать бы ещё, почему от этого осознания ей становится так тоскливо.

— Не надо, Герберт, — глядя в его удаляющуюся спину, негромко попросила Ева. — Не наказывай меня… так.

— Это не наказание. Просто это была плохая затея. С самого начала. — Некромант остановился, не оборачиваясь, и лестничный коридор эхом раскатывал его отстранённый голос. — Это… всё это… следует прекратить.

— Почему?

— Слишком много причин.

Следя, как он снова делает шаг наверх, Ева позволила тоске переродиться в злость. А той — заполнить себя целиком, чтобы выплеснуться с губ отчаянным, досадливым вопросом, который в иной ситуации она никогда бы не выплеснула.