Смерть и возвращение Юлии Рогаевой

— По ее словам, мы зря тащили этот труп из Иерусалима, потому что ее дочь писала домой, что хочет навсегда остаться в Иерусалиме. Старуха говорит, что дочь считала его не только нашим, но и своим городом тоже.

— Своим? В каком смысле? — Старик повторяет тот же вопрос, который Кадровик раньше сам задавал Временному консулу. — Что это всё значит? Кто она вообще такая, эта старуха, чтобы решать?

— Обыкновенная пожилая женщина. По-своему симпатичная. Но очень напористая и упрямая. Ни за что не согласна отказаться от своего требования. Даже могилу не позволила односельчанам вырыть для дочери, так что они и чисто технически не могут ее похоронить.

— Что же ты предлагаешь?

Кадровик бледнеет. Вот она, минута решения. Его голос звучит твердо и даже чуть торжественно:

— Я прошу вашего разрешения вернуть тело Рогаевой обратно в Иерусалим.

Старик, кажется, растерян.

— Но такая процедура… — бормочет он, — разве это не требует разрешения государственных органов?

— Я уверен, что вы сможете получить такое разрешение, если захотите, — мягко настаивает Кадровик.

Но тут Старик взрывается:

— Слушай, ты не сошел там, случайно, с ума?

— Ну, нет, — облегченно смеется Кадровик. Он знает Старика. Этот взрыв означает, что хозяин уже уступает. — Нет, чтобы свести с ума бывалого сверхсрочника, нужно что-нибудь покрепче. Я уже всё обдумал. Машина у меня есть, водители тоже, прицеп на месте, снежная буря не предвидится, так что вернуться с гробом в аэропорт не составит никакой сложности. Что же касается платы за обратную перевозку, то, если вы не хотите лишних расходов, я уплачу сам. В крайнем случае возьму ссуду в банке. И я хотел бы добавить, в пользу моего предложения, что эти двое журналистов, которых вы послали вместе со мной, тоже слышали просьбу этой старухи. Так что теперь они вполне могут написать, что мы отступили в самый последний момент и не уважили ни просьбу старухи матери, ни желание самой погибшей. Плакала тогда наша с вами человечность…

— Ты, кажется, пытаешься меня шантажировать? — Он чувствует, что Старик улыбается. — Нет, я, конечно, и без тебя не отказал бы ей в ее просьбе, но все-таки скажи мне, как ты думаешь, какой во всем этом смысл?

— Смысл в том, — медленно произносит Кадровик, как будто и сам только сейчас, вот в эту самую минуту, понял потаенный смысл всей этой истории, — мне кажется, смысл в том, что только таким манером мы можем поддержать и укрепить наш Иерусалим, которому, видит Бог, нужна частица веры в свое будущее.

— Укрепить? Чем, странный ты человек? Еще одной могилой?

— И могилой. И матерью погибшей женщины. И молодым сыном, который вернется ей на смену…

— Ты что, и их собираешься с собой привезти? — ошарашенно спрашивает Старик.

— А что, разве они не имеют права?

— Права? Какого права? — В голосе Старика звучит искреннее недоумение. — В каком смысле?

— А вот это нам всем как раз и предстоит понять, причем общими силами, — задумчиво говорит Кадровик. — Что до меня, то я, кажется, готов участвовать в этом деле. Прямо с сегодняшнего дня…

Хайфа, 2002–2003