Смерть, идущая по следу… (интернет-версия)

Вернёмся, впрочем, к шапке, доставленной из Томска-7. Безусловно, таковая существовала, но попала она к американским разведчикам совсем не так, как об этом рассказывали на слушаниях в парламентском комитете Крейг и Паш. Никакой «немец» из закрытого Томска, а уж тем более Томска-7, не имел ни малейшего шанса выехать в 50-х гг. за пределы СССР и вывезти с собою шапку, изобличавшую его как шпиона. Упомянутая шапка появилась у американцев в результате спланированной и тщательно исполненной разведывательной операции — сомнений в этом быть не может. Однако детали этой операции американские разведчики не пожелали сообщить на закрытых заседаниях Объединенного Комитета по атомной энергии. Причём они не пожелали это сделать даже под угрозой увольнения (в конечном итоге, для Пашковского этим всё и закончилось!). Почему так случилось, в чём крылась причина такого нежелания говорить правду?

Ответ может быть только один — разведчики боялись утечки информации через административные структуры, связанные с комитетом Конгресса. Конгресс США не мог гарантировать сохранения в тайне информации, получаемой от разведывательных служб, хотя формально и не разрешал её разглашать. Представители разведок считали, что сообщаемые парламентариям сведения фактически открываются для всего мира (отличное рассуждение на эту тему содержится в книге Аллена Даллеса «ЦРУ против КГБ. Искусство шпионажа», в главе 16 «Демократия и безопасность», отсылаем заинтересовавшихся к ней). А потому неудивительно, что полковник Паш не пожелал открывать конгрессменам истинные детали секретной операции.

Что же могло происходить в Томске-7 на самом деле? Скорее всего, американцам удалось каким-то образом завербовать технического специалиста, работавшего там. Этот человек определённо имел допуск в реакторный зал и либо присутствовал при загрузке ядерного топлива, либо побывал там в скором времени после операции. Он был достаточно компетентен для того, чтобы объяснить американцам какой именно тип ядерного топлива призван нарабатывать первый из шести реакторов. Подчернём, что речь шла о ещё неработавшем в тот момент атомном реакторе! Определённо, этот человек не являлся строителем, поскольку строители ничего не смыслили в технической «начинке» тех сооружений, которые возводили. Вместе с тем, американский агент не был высокопоставленным техническим или административным руководителем, посвящённым в существенные детали проекта «Сибирской станции». Для выноса образца пыли он использовал шапку лишь потому, что иначе вынести образец пыли с охраняемой территории, не привлекая внимания окружающих и охраны, просто не мог. Любой пакетик с землёй, опущенный в карман, провоцировал лишние вопросы и подозрения, и прямо грозил разоблачением в случае его обнаружения.

История с шапкой из Томска-7 стала известна в СССР и привела к довольно неожиданным ответным действиям. В сентябре 1958 г. в газете «Правда» появилось официальное сообщение о вступлении в строй первой очереди второй атомной электростанции, проектной мощностью 600 МВт. (первой атомной электростанцией в СССР считался опытный реактор в Обнинске мощностью 5 МВт, запущенный в июне 1954 г., хотя всерьёз говорить о нём, как об электростанции довольно сложно — строился он не для электроснабжения, а для совсем других целей). И в то же самое время советская делегация на Второй Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии представила иностранным специалистам документальный фильм о «мирном атоме страны Советов». В нём рассказывалось как о первом реакторе «Сибирской станции», так и строившемся ледоколе «Ленин». Чуть позже в том же 1958 г. о чудо-ледоколе на скорую руку склепали отдельный короткометражный фильм в двух частях. На Западе проявление подобной неслыханной прежде открытости Советского Союза расценили как попытку сделать хорошую мину при плохой игре: Хрущёв, убедившись в том, что секреты Томска-7 более не являются секретами для стран НАТО, решил устроить пропагандистскую акцию, наполненную показным миролюбием. Многие западные специалисты и журналисты обратили внимание на то, что о физическом пуске первого реактора ледокола «Ленин» СССР сообщил спустя более полугода после события — довольно своеобразная открытость, что и говорить.