Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза

Из кабинета Хасбулатова я вышел почти такой же ошеломленный, каким был в марте, когда Шеварднадзе заговорил о своей отставке. Большинство российских реформаторов исходили из того, что существование советского государства продолжится. Каким представлялось, оно должно мало участвовать в управлении хозяйственной деятельностью, но сохранить за собой выработку внешней политики, организацию общей обороны, заботиться о денежной системе и осуществлять некоторый контроль за основными инфраструктурами, такими, как телекоммуникации и транспортные перевозки большой протяженности. Реформаторы исходили из того, что ряд малых окраинных республик (таких, как государства Прибалтики, Молдавия и Грузия) могут настоять на большей степени независимости, но, по их мнению, важно было обойтись без разрыва «экономического пространства», какое занимал Советский Союз, Таким образом, они старались усилить власть республик без роспуска союза. Одним идеалом представлялась федерация наподобие Соединенных Штатов, другим хотелось чего–то более свободного, способного учесть этнические различия и удовлетворить национальную гордость, но все же — на конфедеративных властных началах с признаками государственности.

Сам Ельцин не раз высказывался в пользу федерации или конфедерации. Он отвергал Горбачевские упреки в том, будто его предложения при ведут к развалу Советского Союза, доказывая в ответ, что сильному союзу нужны сильные республики. И вот теперь его главный заместитель прямо заговорил о российском государстве–воспреемнике, которое сохранит лишь слабые связи с остальными союзными республиками в местном подобии ООН.

За два месяца до встречи с Хасбулатовым я направил телеграмму в Вашингтон, указав, что нам следует серьезно отнестись и подготовиться к тому, что Советский Союз, возможно, распадется. Я не был сторонником того, чтобы Соединенные Штаты предприняли какие–то шаги в этом направлении (помимо отстаивания права прибалтийских государств вернуть себе независимость), но полагал настоятельно необходимым заранее определиться, как нам относиться к последствиям. Между тем, даже видя развитие сил, способных разорвать Советский Союз на части, я исходил из того, что произойти такое могло, если бы другие республики, прежде всего Украина, настаивали на независимости и тем вынуждали Россию действовать в одиночку. Я не предполагал, что российские политики (не считая немногих витавших в облаках) станут рассматривать этот исход как такой, какой России следует приветствовать и поощрять.

Хасбулатов, между тем, был не эксцентричным мечтателем, а видным экономистом, занявшим в новом российском парламенте второй по значимости пост. О том же заговорили и другие, кого все больше удручала неспособность Горбачева определить, какие экономические реформы необходимы стране. Одним из них был Михаил Бочаров.

Директор промышленного предприятия, ставший политиком, Бочаров был избран народным депутатом на съезды как СССР, так и РСФСР и не так давно был назначен председателем Высшего экономического совета при парламенте РСФСР. В июне он оказался среди кандидатов на пост председателя Совета Министров РСФСР (премьер–министра), но не сумел получить большинства голосов.

Я неоднократно встречался с Бочаровым с начала 1989 года и имел представление о его взглядах. Он был убежден, что становление рыночной экономики возможно лишь в результате радикальных и скорых мер, кладущих конец централизованному управлению народным хозяйством и ломающих систему госпредприятий для создания конкуренции. До конца лета 1990 года, впрочем, он думал о народном хозяйстве СССР как о едином целом.

Беседуя же с ним в августе, я убедился, что угол его зрения сместился. Хотя Бочаров все еще надеялся, что Горбачев в конце концов окажется готов к началу подлинного процесса экономической реформы, он уже считал, что у России хватает средств, чтобы, если понадобится, самой провести реформу. Следовательно, прояви Горбачев — в очередной раз — нерешительность в осуществлении коренных реформ, Россия, по мнению Бочарова, выйдет вперед и продолжит прямые переговоры с остальными республиками, которые приведут к созданию новых учреждений взамен неподатливой системы централизованного управления.

Переход на рыночные отношения, полагал он, будет очень трудным, но происходить переход должен, если ему вообще суждено произойти, быстро. Конечным результатом, предсказывал Бочаров, станет Советский Союз, не лишенный сходства с Европейским Сообществом, каким оно станет в 1993 году после вступления в силу Маастрихского договора: группой суверенных государств с общим «экономическим пространством» и валютой и с учреждениями, выполняющими регулирующие и консультативные функции, наподобие Европейской Комиссии в Брюсселе и Европейского Парламента в Страсбурге.[84]