Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза

До сих пор это не было проблемой. Чикваидзе был грузин и советский гражданин — тут не было никакого противоречия. А теперь ему придется выбирать? Принадлежность к грузинам не исключала того, что он был частью большой страны, и этой страны больше не существовало. Что теперь? Может ли он и может ли остаться в Москве и стать российским гражданином? Или надо ехать домой в Тбилиси в надежде найти работу там? Может быть, стоит жить в Москве в качестве «иностранца»? Ничто из этого он по доброй воле не выбрал бы.

Мое положение в корне отличалось от Давида Чикваидзе, но и я был сначала в шоке от известий, а затем предался глубоким раздумьям.

————

Двадцать пятое декабря мы с моей женой Ребеккой отмечали в двух местах. После того как на протяжении многих лет нам приходилось встречать Рождество вдали от дома, мы хотели увидеть как можно больше родственников. Поэтому на завтрак мы отправились к дочери в Александрию, штат Виргиния, где собралась ее семья, двое наших сыновей и мой брат. Затем, обменявшись подарками, мы полетели в Форт—Лодердейл, чтобы встретиться с моей матерью и нашим младшим сыном, приехавшим из Теннесси.

Рождество очень важный день для нашей семьи — мы ведь южане и протестанты. И тем не менее в тот день мои мысли зачастую отвлекались от семьи и религии. Я понимал, что приближается решающий момент в истории Советского Союза. Я виделся с Горбачевым всего неделю назад и нашел его внешне смирившимся с неизбежным, но не вполне осознающим силы, готовые одолеть его. Я хорошо знал Ельцина и многих других российских руководителей и считал многих из них своими друзьями. Я знал и их противников, и среди них у меня тоже были друзья. Но главное, были сотни советских граждан — от парикмахеров и прислуги до поэтов, профессоров, банкиров и законодателей, о которых мы тревожились и тревожились искренне. На протяжении многих лет мы жили среди них и делили, по крайней мере опосредованно, их горести и надежды; они казались частью нашей огромной семьи. На них, как и на Давиде Чикваидзе, ляжет отпечаток того, что случилось в этот день в Москве.

После ужина, когда мы развернули последние подарки, я удалился в спальню наверх и подключил переносной компьютер к телефонной линии, чтобы посмотреть сообщения из Москвы. Там было больше подробностей, чем по телевидению. Так я узнал об отречении Горбачева и событиях в Москве, включая поднятие флага над Кремлем.

Постепенно я осознал грандиозность произошедшего. Я ожидал такого исхода, но также понимал, что, несмотря на мое знакомство с обществом и его политическими деятелями, а также участие в некоторых событиях, я не мог до конца объяснить, как все произошло.

Ведь Советский Союз обладал крупнейшей на планете военной машиной, управление которой сосредоточено в руках одного человека. Страною управляла, казалось бы, крепкая как монолит партия, располагавшая не имеющим аналогий аппаратом подавления. Щупальца ее разветвленной бюрократии достигали самых потаенных уголков жизни граждан. Ее идеология похвалялась, что знает, как усмирять приливные волны истории. Как могло такое государство рухнуть само собой?

Если бы у меня все же потребовали ответа, я, наверное, сказал бы, что система была изначально порочна и обречена рано или поздно погибнуть; ее руководители виновны в ужасающих преступлениях против человечества, а история умеет сводить счеты; экономическая система была иррациональна и неспособна конкурировать в современном мире; идеология утратила силу и не могла больше поддерживать веру; попытка использовать военную мощь для утверждения гегемонии и поддержания «престижа» провалилась и так далее, и так далее, — существует множество достойных доверия утверждений, каждое из которых может служить частичным ответом на вопрос, но ни одно не объяснит, как и почему это произошло.

Я понимал, что, наверное, знаю о развитии политических событий в Москве в последние семь лет столько же, сколько любой человек, не входивший в советское руководство, и все же не могу честно ответить на вопросы, поднятые развалом Советского Союза. Почему это произошло в конце 1991 года, а не спустя годы или несколькими месяцами раньше? Какие определяющие события привели к этому? Возможен ли был другой исход? Могла ли советская система так измениться, чтобы просуществовать еще десятилетия?

Эти вопросы не давали покоя. Если я не могу ответить на них, то кто может? Возможно, историки, но лишь после того, как откроют советские архивы, участники событий напишут мемуары, а несколько поколений ученых будут исследовать и анализировать данные. Многие детали, без сомнения, выйдут на свет в будущем. Любой, сделавший поспешные выводы, будет не прав по многим пунктам.

Но даже обладая более полной информацией, историки будущего вряд ли придут к единому выводу о значении перемен. Спорим же мы до сих пор о причинах заката и крушения Римской империи — не говоря уже об истоках Первой мировой войны. Подобные судьбоносные сдвиги всегда порождали множество толкований.