Смерть консулу! Люцифер

— И в которой Париж заменит Древний Рим? — добавил граф. — Какая же участь в этом случае ожидает Германию?

— Позвольте мне напомнить вам, граф, один разговор, которым вы удостоили меня однажды в Вене. Вы говорили, что у каждого народа своя судьба, предназначенная ему провидением, и что он неуклонно должен выполнить ту роль, которая указана ему в общей гармонии мира. Эти слова запечатлелись в моей памяти, и я много думал о них в часы досуга. Я сравнивал Германию с Грецией. При римских императорах греческие поэты, художники, учёные и философы сделались просветителями и цивилизаторами человечества, распространяли идеи истины, добра и красоты; таково будет и назначение Германии в новом всемирном государстве. Немецкая образованность и искусство, проникая во все страны мира, облагородят человечество, и мало-помалу вместо народов, выступающих на поле брани, образуются новые государства на иных началах, соединённые неразрывными узами любви и братства. Тогда для человечества наступит эра вечного мира.

— А для достижения этого блаженного состояния мы должны пережить все ужасы настоящей эпохи! Значит, вы убеждены, что Бонапарт спасёт человечество и даст ему всё то, что до сих пор казалось недосягаемой мечтой?

— Разве грозный Октавий и беспощадный разрушитель Иерусалима не сделался впоследствии кротким Августом, «утешением человеческого рода?»

— Ваша фантазия, Эгберт, увлекает вас в мир грёз, и вы совершенно забываете печальную действительность. Если бы вы узнали поближе этого человека, то увидели бы, насколько он не соответствует вашему идеалу. Им руководят только корыстные цели.

— Однако везде, где он появляется в качестве победителя, по его инициативе уничтожаются злоупотребления, вводятся новые, лучшие порядки. Если Бонапарт восторжествует в Испании, то заранее можно сказать, что он избавит её от гнёта инквизиции! Разве не даны народу новые права в тех странах, где прошли его легионы? Он сделал из Парижа всемирную столицу, сосредоточил в ней все сокровища наук и искусств...

— Не увлекайтесь всем этим, Эгберт, — сказал граф, прерывая его. — Париж ограбил всю Европу, как некогда Рим полсвета. Издали всё может показаться прекрасным и поэтическим; нужно видеть вещи вблизи, чтобы составить о них верное понятие. Я советовал бы вам посетить этот хвалёный Олимп.

— Мне ехать в Париж? — с удивлением спросил Эгберт.

— Что может удержать вас? Вы достаточно богаты, чтобы позволить себе такое путешествие, а я ручаюсь вам, что оно принесёт вам большую пользу во всех отношениях и вы недаром потратите деньги.

— Меня останавливает боязнь затеряться в этом огромном городе, где у меня нет ни друзей, ни знакомых.

— Знакомые и друзья легко приобретаются в молодости, и отсутствие их в первое время по приезде не должно быть для вас препятствием. Я не видел императорского Парижа; но, судя по рассказам, он представит для вас громадный интерес. Поезжайте с Богом. Там вы скорее, чем где-либо, узнаете жизнь и поймёте историю.

Собеседники, увлечённые разговором, сами того не замечая, очутились на пихтовой дорожке перед гробницей Вольфсеггов. Луч заходящего солнца, пробиваясь сквозь листву, ярко освещал Гения Надежды своим красноватым светом, между тем как вся колонна и обе могилы под плакучими ивами были покрыты тенью.

Граф пригласил Эгберта сесть рядом с ним на скамейку.

В это время позади них послышались голоса других гостей, которые подошли к ним другой дорогой.

— Мой дорогой Эгберт, — сказал граф, поднимаясь со своего места, — я оставлю вас на свободе подумать о нашем разговоре, а сегодня вечером мы ещё потолкуем с вами о вашей поездке в Париж. До свидания.

Граф ушёл, и мало-помалу замолкли голоса гостей, так как граф повёл их в замок другой дорогой.

Эгберт задумчиво глядел на Гения Надежды, образ которого постепенно исчезал из его глаз при наступающих сумерках; теперь одна только голова его и концы крыльев были освещены бледно-красноватым отблеском.