Смерть консулу! Люцифер

— Только не забывайте, наши личные интересы должны быть на первом плане. До свидания. Нет, подождите Чуть было не забыл...

При этих словах Анахарсис вынул из кармана узкую полоску бумаги.

— Это из префектуры полиции... Подробные сведения о личности Беньямина Бурдона. Советую вам проверить их. Право, смешно вспомнить этого доброго Жана Бурдона Теперь он уже не захохочет по-прежнему.

Секретарь французского посольства исчез в тумане, и Цамбелли остался один на улице.

— Дерзкий, назойливый плебей! — проговорил он ему вслед, но чувство досады вскоре сменилось радостным ощущением, когда он припомнил, что удостоился внимания самого Бонапарта. Разве похвала такого человека не равносильна одобрению сотен тысяч людей! Если даже Анахарсис усилил краски, чтобы придать себе больше значения, то факт был налицо: сделан новый шаг к достижению счастья.

«Вольфсегги не всегда будут смотреть на меня свысока, — думал Цамбелли. — Теперь они пренебрегают мной, но если я вернусь сюда в свите Наполеона, то, быть может, и не покажется таким безумием, если Витторио посватается к графине Антуанете».

Размышляя таким образом, Цамбелли незаметно для него самого дошёл до городского дома графа Вольфсегга в конце Herrengasse. У главного входа горел фонарь. Цамбелли при свете его прочёл записку, данную ему Анахарсисом. Содержание её опять возбудило в нём прежние мысли и сомнения, и он готов был вернуться назад, однако, пересилил себя и взошёл на крыльцо. Но слуги пришли в странное замешательство, когда он спросил их, может ли он видеть графа Вольфсегга или маркиза Гондревилля, и, видимо, затруднялись с ответом. Но когда Цамбелли спросил: принимают ли дамы? — то услышал, к своему величайшему удовольствию, что дамы дома и готовы принять его, по крайней мере графиня Антуанета.

«Мужчины, вероятно, решают на словах или на бумаге участь Бонапарта, заседая в какой-нибудь из отдалённых комнат, — подумал Цамбелли, — маркиза не решится выйти к постороннему человеку в домашнем платье, и мне, быть может, удастся пробыть наедине несколько минут с Антуанетой. Вся кровь бросилась ему в голову от этой мысли, и он почти бегом взбежал по лестнице.

Между Антуанетой и Цамбелли существовала давнишняя симпатия, так как оба были одинаково честолюбивы и недовольны жизнью. Этой симпатии также немало способствовали и внешние причины, как, например, встречи в обществе, разговоры, споры и особенно пребывание обоих молодых людей в замке у озера с опасной прелестью деревенских удовольствий и неожиданными встречами в лесу и саду. Сам граф Вольфсегг простосердечно покровительствовал им, пользуясь умом и красотой своей племянницы, чтобы отвлечь внимание шевалье от политических козней и переговоров, которые велись вокруг него. Граф был убеждён, что племянница его слишком умна и проникнута дворянской гордостью, чтобы унизиться до безумной страсти к малоизвестному авантюристу.

Такая уверенность была бы вполне основательна, если бы любовь Антуанеты не встретила взаимности со стороны Витторио. Но итальянец, благодаря частым встречам с молодой графиней, чувствовал к ней всё большую нежность и страсть, по мере того как она всё сильнее подчинялась его влиянию.

Это влияние было вполне естественно, потому что Цамбелли, помимо красивой наружности и недюжинного ума, отличался ещё рыцарскими манерами, утончённостью речи и искусством казаться лучше и значительнее, нежели он был в действительности. Задача приковать к себе такого человека могла заинтересовать умную девушку и действовать раздражающим образом на её самолюбие.

Они сидели теперь в маленькой уютной комнате друг против друга; она — на диване, он — в кресле с круглой резной спинкой. Светлая обивка мебели, занавеси, скрывавшие наглухо закрытые окна, комфорт богатого дома, свет и теплота были особенно приятны Цамбелли после уличной сырости и мрака. Не менее гармоническое впечатление производила на него и Антуанета в своём белом шерстяном платье, сшитом по моде того времени, с длинным шлейфом, высокой талией, узкими рукавами и голубым шарфом.

— Вы спрашиваете, откуда я, — сказал Цамбелли после обмена приветствиями, — и ещё таким тоном, как будто я никогда не занимаюсь делами. Я теперь действительно был в гостях и притом у нашего общего знакомого, господина Геймвальда.

— Геймвальда! — сказала она протяжно.

Цамбелли не мог видеть выражения её лица, потому что стол, на котором был поставлен канделябр с тремя восковыми свечами, стоял в стороне и фигура молодой девушки была в тени.

— Дядя мой, вероятно, уже соскучился по нему, — продолжала Антуанета, чтобы окончить начатую фразу, видя, что Цамбелли вопросительно смотрит на неё.

— Мне самому хотелось видеть его: кто из нас может дать себе ясный отчёт в движениях своего сердца и в причинах своей симпатии и антипатии. Оба эти молодых бюргера расположили всех нас к себе своей непринуждённостью; они как будто вышли из другого, лучшего мира.

— Лучшего мира, — повторила с усмешкой Антуанета.