Смерть консулу! Люцифер

День рождения Магдалены был отпразднован в сером доме так же весело, как и в былые годы. Собралось небольшое общество родных и знакомых, и к концу вечера устроили танцы. Эгберт принимал в них деятельное участие со своим другом Гуго, который очень понравился простодушным бюргерам своей неистощимой весёлостью и болтовнёй и показался им необыкновенно умным и учёным.

Давно уже Магдалена не чувствовала себя такой счастливой и спокойной, как в этот день. Она радовалась, видя, с какой беззаботной весёлостью Эгберт предавался танцам и играм; он опять так же ласково улыбался ей, когда встречал её взгляд, как в былое время. Может быть, старый Жозеф был прав: сердце его осталось тем же, что и прежде, и она напрасно обвиняла его. Но едва ли не веселее и счастливее дочери казалась сама госпожа Армгарт. Она болтала без умолку, показывая гостям подарки, полученные Магдаленой, и особенно хвасталась дорогими материями и жемчужным ожерельем, которые граф поднёс своей любимице. Не стесняясь присутствия дочери, она произнесла длинную речь о том, как все эти наряды будут к лицу её Лени, которая по красоте не уступит любой княжне. Гости и даже сам секретарь улыбались, слушая её, а Магдалена сконфузилась и убежала из комнаты. Но граф Вольфсегг был не доволен этой сценой и заметил, что не следует кружить голову молодой девушке такими вещами, потому что это может отозваться гибельным образом на её будущности. Вслед за тем граф ловко перевёл разговор на другие предметы, так что гости и даже сама хозяйка дома тотчас же забыли этот маленький эпизод, который грозил нарушить общее веселье.

Эгберт, воспользовавшись удобной минутой, хотел было рассказать графу о случае с чёрной Кристель и неожиданном посещении Цамбелли, но граф прервал его, говоря, что в день рождения Лени не хочет слышать никаких разговоров о политике или каких бы то ни было делах. Тот же ответ дал он и Гуго, который всё ещё мечтал о сцене придворного театра и вздумал обратиться к нему с просьбой о ходатайстве. Однако, прощаясь с молодыми людьми, он пригласил их к себе на большой званный вечер и сказал Шпрингу, что представит его князю Лобковичу и господину Пальфи, которые, вероятно, не откажутся дать ему место актёра придворного театра, хотя, быть может, и не так скоро, как он этого бы желал.

После ухода графа ещё долго продолжались танцы, так что праздник кончился далеко за полночь, а затем наступило хлопотливое утро, когда нужно было привести всё в порядок и переставить мебель на прежние места. Наконец вспомнили и о Кристель, которая в день праздника была оставлена на попечении старой служанки. Кристель, согласно предсказанию Цамбелли, после долгого сна проснулась совершенно здоровая и только по временам чувствовала небольшую боль в голове на месте ушиба. Эгберт решил оставить у себя несчастную девушку и просил госпожу Армгарт и Магдалену заняться её воспитанием и по возможности приучить её к домашним занятиям. Он подробно рассказал Магдалене всё, что знал о Кристель, и о своей встрече с ней у мельницы Рабен, но не решился упомянуть о её странном подарке. Ему казалось, что недорогой опал, некогда служивший набалдашником палки, должен иметь какое-нибудь отношение или к таинственному убийству, или к событиям, касавшимся самой Кристель. Чтобы не напугать девушку формальным допросом, он решил поговорить с нею наедине и употребить все усилия, чтобы заслужить её доверие. Он ласково спросил её, как она попала в Вену и нет ли у ней родных или покровителей в большом городе?

Кристель поцеловала его руку и против ожидания дала вполне определённые ответы. Она объяснила, что не могла долее оставаться у своего отца, который становился всё брюзгливее, между тем как нужда росла изо дня в день. Приходский священник бранил её за безделье, говорил, что она в тягость старику, и советовал поступить в услужение в Вельсе или Линце, но тайный голос постоянно нашёптывал ей, чтобы она шла в Вену. Наконец она отправилась в путь и с помощью добрых людей благополучно добралась до места. При этом Кристель показала Эгберту рекомендательное письмо управляющего барона Пухгейма к кастеляну дворца Harrach. У последнего Кристель надеялась найти приют на первое время. Всё это она рассказала просто и толково, но заметно смутилась, когда Эгберт спросил её, каким образом она очутилась у его дома, между тем как дворец Harrach находился в противоположной стороне. При этом ответы её сделались настолько сбивчивыми, что Эгберт решил больше не мучить её дальнейшими вопросами. «Чего тут доискиваться, — подумал он, — бедняжка не знает Вены, могла легко заблудиться и, очутившись на пустынной улице среди садов, остановилась из любопытства, когда увидела перед собою ярко освещённый дом».