Смерть консулу! Люцифер

— Ваш дядя, графиня. Помимо его личных достоинств, ума, завидного положения и богатства, он ещё пользуется редким преимуществом — желать возможного. Быть может, меня обманывает его внешнее спокойствие и он требует от судьбы больше, нежели она даёт ему; но этого не видно. Его жизнь полна гармонии; по сравнению с ним все остальные люди кажутся мне какими-то надорванными, жалкими и несчастными.

— Между тем действительность прямо противоречит вашим словам, — сказала Антуанета. — Посмотрите на этих людей, как они веселы и как приятно проводят время и вдобавок спят таким непробудным сном, которому можно позавидовать.

— Масса, — возразил Цамбелли, — всегда напоминает мне тех насекомых, которые родятся и умирают в один и тот же день; разве ей доступно счастье, глубина горя, слава, бессмертие?.. Если тупость ума и нечувствительность сердца составляют счастье... то кто же может желать подобного существования! На противоположных полюсах человечества стоят немногие избранные, которые ясно понимают цель своих стремлений и неуклонно идут к ней: на одном полюсе баловни судьбы, достигшие своей цели с челом, увенчанным лаврами, на другом — несчастные, сгорающие на собственном огне неудовлетворённых желаний; между ними бушует тёмное и безымянное человеческое море, существующее только для этих немногих избранных. Если бы оно могло чувствовать и сознавать свою участь, то она сделалась бы невыносимой для него. Людей можно разделить на три разряда: одни сделаны из воска, другие — из стали, а третьи — из кожи. Воск тает от солнца, сталь разлетается под ударами молотка, но кожу не берёт ни молоток, ни солнце.

— Всё это очень остроумно, шевалье. Но я не понимаю, какое вы имеете основание издеваться над обществом и смотреть свысока на всё человечество?

— Какое я имею основание! И вы говорите мне это, графиня; вы, единственная, от которой я ожидал, что она поймёт меня, потому что знает муку неудовлетворённых желаний и потому что её душа слишком возвышенна и горда для этих людей...

Видя, что молодая девушка робко отступила на балкон, смущённая его словами, итальянец решился продолжать.

— Нет, я не ошибся, графиня Антуанета. Вы принадлежите к тем прекрасным, но несчастным натурам, которые не довольствуются обыденной жизнью. Разве может удовлетворить вас однообразная жизнь в одиноком замке, где вы должны довольствоваться исполнением дочерних обязанностей и выслушивать день за днём любовные объяснения добросердечных деревенских юношей, быть королевой среди крестьян; разве эта участь достойна вас! Конечно, она совпадает с понятием о предназначении женщин, которое составилось у вашего дяди и у здешних господ, требующих от женщины рабского подчинения мужчине. Такой взгляд должен возмущать вас, и вы должны рано или поздно разорвать свои оковы.

— У вас богатая фантазия, шевалье, — холодно заметила Антуанета, — и я не понимаю, как могли вы истолковать таким образом то грустное настроение, в котором вы видели меня иногда и которое было непосредственно вызвано тяжёлыми обстоятельствами моего семейства. А если я однажды в вашем присутствии пожелала иметь крылья, чтобы улететь на какую-то звезду, то это такое ребячество, о котором говорить не стоит.

— Если можно назвать ребячеством стремление к лучшей жизни и предпочтение высот перед низменностями. Но вы несправедливы к себе, графиня. Выражение вашего лица противоречит вашим словам. Разве мысль о свободе не улыбалась вам за минуту перед тем, когда глаза ваши следили за облаками... и как будто искали в них решения мучивших вас вопросов? Не думайте, что я претендую на ваше доверие — я далёк от такой смелости и помню разницу нашего общественного положения. Только ночные мотыльки летят на огонь и обжигают себе крылья. Но мне не хотелось остаться непонятым. Несмотря на то, что я постоянно окружён людьми, я чувствую себя одиноким, так как у меня нет ни родных, ни друзей. Мне казалось, что в вас я найду отголосок моим страданиям, и я осмелился заговорить с вами о том, в чём вы боитесь сознаться даже перед собою. Если это преступление, то простите меня...

— Мне нечего прощать вас, — сказала Антуанета. — Каждый из нас убеждён, что может читать в душе другого.