Смерть консулу! Люцифер

— Зачем? — спросил император. — Не думаете ли вы, что меня ожидает какая-нибудь опасность от толпы у главного подъезда? Неужели и вы, князь, верите в существование каких-то заговорщиков! Всё это бабьи сказки. Я уеду с того места, где ожидают меня мои подданные. Кто здесь из полицейских?

Дероне тотчас же явился, чёрный от копоти и дыма.

— Полицейский комиссар Дероне, — поспешил он доложить о себе.

— Очень рад, что вы здесь. Я слышал о вас. Есть ли какая-нибудь возможность отстоять танцевальную залу?

— Нет, ваше величество.

— И вы думаете?..

— Некоторые поплатятся жизнью за своё участие в празднике.

— А там, на улице?

— С этой стороны всё спокойно. Парижане заняты теперь пожаром и забудут об адской машине, если бы она была приготовлена у них.

Слуга доложил, что кареты поданы на улице Montblanc у главного подъезда.

— Я не прощаюсь с вами, князь, — сказал Наполеон, — и тотчас же вернусь сюда. Не теряйте присутствия духа, господа! Помощь не заставит себя ждать. Я рассчитываю на ваше усердие, Дероне.

С отъездом императора исчез всякий признак порядка и рассудительности, которые ещё поддерживались в обществе присутствием императора, тем более что пламя быстро распространилось, нигде не встречая сопротивления.

Переход от беззаботного веселья к испугу был так неожидан, что не сразу могло явиться у всех сознание своей беспомощности и опасного положения. Галерея походила на огненное море, красные волны которого с шумом и треском разливались по зале. Оба выхода через галерею были закрыты; гостям оставался один путь — через главный вход. При общем смятении, говоре и криках только немногие вспомнили о двери за императорскими креслами. Все устремились разом к главному входу, каждый думал только о себе под влиянием слепого эгоистического чувства самосохранения. Лёгкие платья дам ещё больше увеличивали опасность, так как искры сыпались со всех сторон; их длинные шлейфы мешали быстроте бегства. Многие упали на пол от натиска толпы, бегущие перескакивали через них, не обращая внимания на их крики и стоны; другие сбрасывали с себя шарфы и шали, обрывали дорогие кружева. Всякое различие общественного положения, которое так строго соблюдалось в этом обществе, исчезло; женщины забыли свою сдержанность, мужчины — своё рыцарство. У всех было одно стремление — спасти свою жизнь во что бы то ни стало. Дероне, пожарные и несколько человек из общества, которые с самого начала пожара явились к ним в сад на помощь, употребляли все свои усилия, чтобы остановить огонь. Но их было слишком мало, чтобы достигнуть сколь-нибудь ощутимых результатов. Ничто не могло спасти залу. Колонны, поддерживавшие потолок, уже были объяты пламенем. Не хватало воды для небольших пожарных труб. Между тем помощь, обещанная Наполеоном, не появлялась. Огромное зарево пожара отражалось на мрачном небе, на котором собиралась гроза. Поднявшийся ветер раздувал огонь с неудержимой силою. Мелкий дождь искр разносился по саду и улице. Среди завывания ветра, треска огня слышались вопли ярости и отчаяния людей, дополняя собой величественную и дикую картину разрушения.

Из залы выносили в сад женщин в обмороке, раненых и умирающих; другие отыскивали своих близких и, не находя их, бросались назад в гигантский кратер с безумной надеждой вырвать жену, дочь или любимую женщину из пылающей могилы. По временам огонь останавливался и как бы собирался с новыми силами, давая отдых людям, которые напрасно старались потушить его.

Граф Вольфсегг благополучно достиг ступеней главного входа.

— Эгберт! Эгберт! — кричал он своим сильным голосом.

Невыразимый страх овладел им. Во время праздника он почти не отходил от своего молодого друга, но при начале пожара, когда всё перемешалось в зале, он потерял его из виду.

— Эгберт! — крикнул он ещё раз. Никто не откликнулся на его зов.

— Господин Геймвальд ещё в зале, — сказал стоявший возле него маркиз Цамбелли с выражением злорадства и ненависти на лице. — Он танцует экосез с маркизой Гондревилль.

— С Антуанетой! — воскликнул граф Вольфсегг, не помня себя от горя и беспокойства. Два существа, которых он после дочери любил больше всего на свете, находились в опасности. Он закрыл себе лицо руками.

— Если они умрут, то по крайней мере вместе, — добавил Цамбелли.

Вольфсегг уже не слушал его. С криком: «Эгберт! Антуанета!» — он бросился назад в залу.

Витторио мрачно посмотрел ему вслед. До сих пор он не сделал ни малейшей попытки, чтобы помочь погибающим. Он стоял у входа и смотрел на волнующуюся, растерянную толпу, со всех сторон окружённую пламенем. Уже много раз сбрасывали его с этого места, где он загораживал собою дорогу бегущим, но он упорно возвращался назад, как будто это зрелище разрушения и смерти имело для него особую притягательную силу.