Смерть королей

Он моментально закрыл глаза. Он лежал так неподвижно, что несколько мгновений я думал, что он умирает, но затем он снова открыл глаза и бросил хмурый взгляд на почерневшие от дыма стропила. Он пытался подавить стон, но он все же вырвался, и я увидел, как боль пробежала по его лицу.

— Это так тяжело, — сказал он.

— Есть снадобья от боли, господин, — сказал я безо всякой надежды.

Он медленно покачал головой.

— Дело не в боли, лорд Утред. Мы рождены для боли. Нет, судьба — сложная штука. Все ли предопределено? Предсказание — не есть судьба, и мы можем выбирать свой путь, несмотря на то, что судьба считает, что не можем.

— Так если судьба существует, имеем ли мы на самом деле выбор? — я произнес эту ерунду, позволяя ему самомму поломать голову над этим вопросом, на который нет ответа. Он посмотрел на меня.

— Какова будет твоя судьба? — спросил он.

— Я вновь захвачу Беббанбург, господин, а когда буду лежать на смертном одре, я хочу, чтобы оно стояло в высоком доме в Беббанбурге и звуки моря наполняли бы мои уши.

— А в моих ушах звучит брат Джон, — сказал Альфред, развеселившись. — Он велит им открыть рты, как это делают голодные птенцы, и они слушаются. — Он вновь положил свою правую руку на руку Осферта.

— Они хотят, чтобы я был голодным птенцом. Они кормят меня жидкой кашей, лорд Утред, и настаивают, чтобы я ел, но я не хочу есть, — он вздохнул. — Мой сын, — он имел в виду Осферта, — говорит мне, что ты беден. Почему? Разве ты не захватил целое состояние в Данхолме?

— Захватил, господин.

— Ты его потратил?

— Я потратил его, служа тебе, господин, на людей, кольчуги и оружие. Охраняя границы Мерсии. Собирая войско, чтобы победить Хэстена.

— Nervi bellorum pecuniae, — произнес Альфред.

— Из Писания, господин?

— Мудрый римлянин, лорд Утред, который сказал, что деньги — это главные мускулы войны.

— Он знал, о чем говорит, господин.

Альфред закрыл глаза, и я увидел, что гримаса боли вновь пробежала по его лицу. Его губы сжались, чтобы подавить стон. Запах в комнате стал еще более отвратительным.

— У меня стоит ком в животе, — сказал он, — как будто камень.

Он помедлил и снова попытался подавить стон. Единственная слеза скатилась из его глаз.

— Я наблюдаю за этими часами-свечой, — сказал он, — и мне интересно, сколько еще лент сгорит, — он раздумывал. — Я измеряю свою жизнь в дюймах. Приходи завтра, лорд Утред.

— Да, господин.

— Я дал своему, — он помедлил, а затем похлопал Осферта по руке и сказал, — своему сыну поручение. Он открыл глаза и взглянул на меня. — Моему сыну поручено обратить тебя в истинную веру.

— Да, господин, — я не знал, что еще сказать. Я заметил слезы на лице Осферта.

Альфред посмотрел на кожаное панно с крестом.

— Ты заметил что-нибудь странное в этой картине? — спросил он меня.

Я уставился на панно. Иисус висел на кресте в кровяных потеках, протянув мускулистые руки в темноту неба.

— Нет, господин, — сказал я.

— Он умирает, — сказал Альфред. Это казалось очевидным, так что я промолчал. — На всех остальных картинах, где я видел смерть Господа нашего, — продолжил король, — он улыбается с креста, но только не на этой. На этой его голова свисает, ему больно.

— Да, господин.

— Архиепископ Плегмунд упрекнул художника, — сказал Альфред, — потому что верит, что Господь наш превозмог боль и поэтому до самого конца улыбался, но мне нравится эта картина. Она напоминает мне, что моя боль — ничто по сравнению с его.

— Хотел бы я, чтобы ты не испытывал боли, господин, — неловко произнес я.

Он ничего на это не ответил. Он по-прежнему смотрел на агонизирующего Христа, а потом гримаса исказила его лицо.

— Он носил корону из шипов, — сказал он с ноткой изумления. — Все хотят быть королями, — продолжал он, — но в каждой короне есть шипы.

— Я сказал Эдварду, что корона тяжела, очень тяжела. И последнее, — он отвернулся от картины и поднял левую руку, я понял, что ему стоило усилий оторвать свою жалкую руку от молитвенника.

— Я хочу, чтобы ты дал клятву верности Эдварду. Так я смогу умереть, зная, что ты будешь сражаться за нас.

— Я буду сражаться за Уэссекс, — сказал я.

— Клятву, — сказал он сурово.

— И я дам клятву, — сказал я. Его проницательные глаза уставились на меня.

— Моей дочери? — спросил он, и я заметил, как Осферт замер.

— Твоей дочери, господин, — согласился я.

Мне показалось, что он вздрогнул.

— По моим законам, лорд Утред, прелюбодеяние — не просто грех, но и преступление.

— Так ты все человечество превратишь в преступников, господин.

Он слегка улыбнулся в ответ.

— Я люблю Этельфлед, — сказал он, — она всегда была самой энергичной из моих детей, но не самой послушной, — его рука упала обратно на молитвенник. — А сейчас оставь меня, лорд Утред. Возвращайся завтра.

Если он еще будет жив, подумал я. Я преклонил перед ним колени, а потом мы с Осфертом ушли. Мы молча шагали по закрытому дворику, где последние летние розы роняли лепестки на сырую траву.

Мы сели на каменную скамейку и слушали скорбные песнопения, которые отдавались эхом из коридора.

— Архиепископ хочет моей смерти, — произнес я.

— Я знаю, — отозвался Осферт, — поэтому я пришел к отцу.