Смерть моего врага

— Не знаю, — ответил я. — Это зависит от печати. Но если хотите…

— Я не хочу, чтобы лицо было видно.

Остальные тоже подошли ближе и окружили носилки. Одноногий свернул повязку и стоял, здоровый и бодрый, в ногах носилок, глядя сверху вниз на лежащего. Другой снял перевязь с руки и встал рядом с Вольфом. Руки-ноги целы и невредимы, но время от времени его рука подергивалась, и тогда он двигал ею в локте, попеременно сгибая и выпрямляя. Так ребенок, получив новую игрушку, снова и снова проверяет, как она действует. Только парень с замотанной головой все еще разгуливал в своем тюрбане, замаранном красными пятнами. Похоже, ему нравился этот наряд. Все остальные столпились вокруг носилок, и если прежде они с огромным удовольствием разыгрывали мрачную сцену, то теперь, когда снова стали обычными здоровыми парнями, их будничные лица, напротив, приобрели серьезное, отчасти даже обеспокоенное выражение. Притворство развеселило их, но печальный маскарад закончился, и они стали серьезными и озабоченными.

— Боишься, что тебя узнают в лицо? — спросил Одноногий.

— Нет, — сказал тот, что лежал на носилках.

— Может, ты суеверный? — сказал один из санитаров.

Тот, что лежал на сцепленных под головой руках, спокойно сказал:

— Нет, я не суеверен. Но не хочу видеть свою фотографию на носилках с простреленным животом.

Все молчали и смотрели на него или уставились в пол.

Кажется, его слова произвели неприятное впечатление даже на Вольфа. Он взялся за рукоятку носилок и, помолчав, сказал:

— Вполне могу понять, почему ты не хочешь себя видеть.

И снова замолчал.

— Однако же, — сказал тот, что расхаживал с перевязанной головой, — не стоит усложнять. Это всего лишь съемка на пленку со всеми фокусами.

— Нет, — сказал Однорукий. — Это нечто совсем иное, чем просто съемка.

— Нам нести его? — спросил один из санитаров.

— Да, это нечто совсем иное, чем просто съемка, — повторил тот, что лежал на носилках.

— А нас здесь никто не увидит? — вдруг спросил Однорукий.

— Нет, — спокойно ответил Вольф. — Здесь нас никто не увидит. Нам нужно поторопиться.

— Я считаю, это неплохо, что мы сфотографировались, — продолжал Лежачий и сел на носилках, так что перевязка на его теле сбилась.

— Твое дело — лежать, — сказал один из санитаров.

Лежачий снова улегся.

— Мне только жаль, что дело уже зашло так далеко, — продолжал он. — Со всем этим и с нами. И что нам приходится здесь фотографироваться.

— Брось, — сказал парень в «окровавленном» тюрбане.

На его лице были видны только глаза, нос и рот. На крыльях носа выступил пот, глаза такие, словно его лихорадило. Может, ему было слишком жарко в этих бинтах.

Все замолчали, а мне страшно захотелось убрать фотоаппарат в сумку и уехать домой.

— Давай, — сказал Вольфу парень на носилках. — Хватит болтать. Мне все равно, узнают меня или нет. Давай.

— Как ты собираешься его снимать? — спросил Вольф.

Я пожал плечами и сказал лишь, что мне все едино.

— Отойдите подальше, ребята, — сказал один из санитаров.

Все медленно попятились от носилок и встали полукругом вокруг меня. Пока санитары ухватывали носилки покрепче, а Лежачий высвобождал руки из-под головы и вытягивал их вдоль тела, остальные стояли и смотрели, как будто были свидетелями казни. Но прежде санитары еще раз опустили носилки на пол, поправили плечевые ремни и снова подняли носилки.

— Ты готов? — спросил Вольф.

— Да.

Я отступил назад, глядя в окошко фотокамеры левым глазом, и нажал на спуск.

Парень лежал тихо, чтобы я мог снять его с закрытыми глазами и вытянутыми вдоль тела руками. Рот болезненно искривлен, старое, скорбное лицо. Замотанное тело при дыхании приподнимается и опускается. Я знал, что все это для потехи, забава такая, да нет, не забава, это всерьез, но можно было забыть, что всерьез, и, несмотря на это, меня охватила страшная тоска.

— Так, — сказали санитары и поставили носилки на пол.

Парень поднялся и сразу же стал аккуратно разматывать бинт. Он разматывал его, не торопясь, широкими круговыми движениями, перекладывая за спиной из руки в руку, скатывал энергичным полуоборотом с корпуса и, схватив обеими руками спереди, свертывал в рулончик. Все глядели, как он это делает.

— Когда ты проявишь снимки? — спросил Вольф.

— У меня еще три кадра на пленке, — ответил я.

— Тогда ты можешь сфотографировать всех нас еще раз.

Он подозвал ребят. Все уже успели переодеться. Они встали в обнимку, тесным полукругом, положив руки на плечи друг другу. Так я их и снял. Последний снимок сделал парень с носилок, а я встал на его место. Рядом со мной стоял Вольф, с другой стороны Однорукий, я положил руки им на плечи.

Потом мы, разбившись на группы, разъехались по домам. Через два дня я передал Вольфу пленку и фотографии.

— Спасибо, — сказал он и замолчал, внимательно рассматривая каждый снимок.

— Твоя была идея, Вольф? — спросил я.

— Да.

Он беспомощно засмеялся, и я пожалел, что задал ему этот вопрос. Я опасаюсь самого худшего, когда-то сказал он мне. И когда стало совсем худо, его осенила идея с этими картинками. Вроде бы он вспомнил о нашем разговоре и только и смог, что беспомощно рассмеяться.