Смерть на брудершафт (фильма 5-6)

— На меня можете рассчитывать, — пообещал Петренко. — Я, конечно, человек маленький, но тоже глаза имею. Вот, к примеру, прачечное хозяйство подо мной, так? Почти все офицеры, кто в Русиновке расквартирован, дают свое белье стирать. Я велел принимать. Бесплатно, по-товарищески. У меня этим фельдфебель заведует, приметливый. По белью, извините за натурализм, о человеке много чего рассудить можно. И мой Савчук приучен: как что примечательное — извещает.

— Например, что? — заинтересовался подпоручик.

Собеседник понизил голос:

— Например, у сотника Штирнера из казачьей батареи кальсоны — чистый шелк. Рубашки — батист, с монограммой. А с каких богатств? Жалованье у нашего брата известно какое. Я нарочно поинтересовался, что за семья. Папаша у Штирнера мелкий чиновник, жены с приданным не имеется. А у сотника, между нами, еще и портсигар золотой. Подозрительно?

— Еще как! Вы молодец, Афанасий Никитич. Сметливы, наблюдательны. Эх, зря талант тратите в своих банях-прачечных. Еще кто-нибудь кроме Штирнера у вас на заметке имеется?

— А как же. — Петренко огляделся. — Только лучше не здесь. Вон уже, косятся… Будут говорить, что я наушничаю. Знаете что? Пойдемте ко мне. Бросьте вы эту яичницу, она на прогорклом масле пожарена. У меня снедь домашняя, деревенская. И настоечка на коньяке — под хороший разговор.

— На коньяке? — с интересом переспросил подпоручик. — А вам на службу разве не надо?

— Я птаха вольная. — Афанасий Никитич подмигнул. — Может, я поехал полковые бани инспектировать? Поди меня проверь. Ну что, переместимся в приватную обстановку?

— С удовольствием. Только навещу некое место…

В умывальной Романов крепко взял Калинкина за локоть.

— Банщик сделал ход. С какой целью, пока непонятно. Иду к нему. Возможно, хочет меня добить, ночью-то у них не вышло. Не перебивай, про это после расскажу! — цыкнул он на прапорщика. — Хотя вряд ли будет он меня кончать. Не стал бы уводить при таком количестве свидетелей. Скорее всего, попытается напоить и что-нибудь выведать. Но ты на всякий случай прикрывай. Следовать за нами не нужно. Где живет Петренко, ты знаешь. Скажи Сливе, чтобы разыскал Учительницу. Она или у себя, или… В общем, пусть из-под земли достанет. Семен тут все тропки-дорожки знает. Найдет.

Видя, что Вася собирается спорить, Алексей прибавил:

— Я тебе потом обрисую, что за фигура эта Мавка, жених хренов!

— Не утруждайтесь, господин подпоручик. Я гадостям про нее все равно не поверю. И унтер-офицеру ничего такого передавать не стану!

Препираться с ним было некогда. Романов процедил сквозь зубы, холодно:

— Прапорщик, это боевой приказ. Невыполнение равнозначно измене. Выполняйте!

Стерев с лица эмоции, Вася кинул руку к козырьку:

— Слушаюсь!

— Ну то-то.

Собутыльники

Не была у него Учительница. К такому выводу Алексей пришел, наблюдая за поведением Банщика. Если б была и рассказала о событиях ночи, Петренко не действовал бы так грубо, в лоб. Он вел себя с контрразведчиком, будто с законченным идиотом. Это очень хорошо. И что Мавка, очевидно, приняла сделанное предложение о сотрудничестве, тоже отлично.

Эти мысли не мешали подпоручику участвовать в разговоре, тем более что болтал в основном милейший Афанасий Никитич. Он был сущим кладезем полезных и любопытных сведений о Русиновке, ее обитателях и офицерах гарнизона.

Хата у него внутри оказалась хоть и скромно обставленная, но опрятная, даже с определенным уютом. И стол был накрыт заранее: круг полукопченой колбасы, козий сыр, зеленый лук, вареные яйца, коробка сардин и, конечно, пузатый графин.

— Смородиновая, — похвастал хозяин и в два счета наполнил рюмки. — Ну, за знакомство.

— И плодотворное сотрудничество, — с нажимом подхватил Романов, как бы намекая, что отныне считает прапорщика своим информатором.

— За это с дорогой душой, — очень серьезно и с искренним чувством согласился Банщик.

Опрокинул настойку залпом.

А Романов, изображая неуклюжесть, свою задел рукавом. Черт его знает, Петренку. Не подсыпал ли на донышко отравы?

— Ах, беда! Драгоценная влага утекает! — заполошился подпоручик, скорбно глядя на стекающий по клеенке ручеек. Рюмка раскололась надвое.

— На счастье, — успокоил его хозяин. — Только налить больше некуда. У меня их две всего.

— Давайте из одной, по очереди, — предложил Алексей. — Раз уж вы теперь мой сотрудник.

— С одним условием. — Петренко с шутливой строгостью поднял ладонь. — Коли выпьем на брудершафт. Лакать из одной рюмки — все равно что побрататься.

Поцеловались. Романов выпил, закусил. Делая вид, что ковыряет в зубах, проглотил таблетку от опьянения.

— Ты первый приличный человек, Афоня, кого я встретил в этой клоаке.

— Выпьем за это.

После третьей сняли портупеи и кителя. После пятой Романов запел «Выхожу один я на дорогу».

Петренко слушал, пригорюнившись. Даже слезу смахнул.

— Ох, и голос у тебя, Лёша. Собинов!

— Нет, у Собинова тенор, — с достоинством возразил подпоручик. — А у меня баритон. Меня, если хочешь знать, в оперу звали.

— А «Сладкие грезы любви» можешь? Моя любимая.

— Могу. Хотя ее лучше басом.