Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая)

Тут он обнял ее по-настоящему, стал целовать, даже предпринял попытку повалить на топчан, где давеча они предавались страсти.

– Пусти, – сказала Мавка. – А то меня вытошнит.

Он не очень-то и настаивал.

– Бедняжка, что ты вынесла… – У самого глаза прищуренные, смотрят в сторону. О другом думает. – Но это было не напрасно. Теперь русские у нас вот где!

Он потряс кулаком, но его мысль уже бежала дальше.

– Нимца нет. Значит, не будет и обратной эстафеты. По уговору в этом случае пришлют дублера-инспектора, через двое суток. Сидеть без дела я не стану… Скажи-ка, кохана, – Опанас ласково погладил ее по волосам, – а на что, по-твоему, можно взять этого Романова?

– Ты хочешь его завербовать? – удивилась Мавка. – Офицера русской контрразведки?

– Попытка не пытка. – Опанас азартно улыбался. – Раз он способен втихомолку спустить соперника в выгребную яму, да еще хвастлив и глуп… Неплохой материал для вербовки. Что посоветуешь? Ты по Романову теперь специалистка. Деньги?

Она смотрела на него с мстительной усмешкой. Ловец человеческих душ! Попадись на собственный крючок!

– Скорее шантаж.

– Но ты говоришь, он храбр?

– Физически храбрые люди часто боятся мнения окружающих или начальства. У Романова есть начальник, какой-то подполковник, от которого этот болван просто леденеет. Козловский, кажется, – вспомнила она разговор между Романовым и Жилиным в самый первый вечер.

– Так-так, князь Лавр Козловский – начальник фронтового управления. Отличная идея! Ты у меня действительно золото. Теперь я знаю всё, что нужно. Твоя помощь больше не понадобится. И встречаться нам теперь нельзя. Держись от меня подальше, хорошо?

– Хорошо, – согласилась она, подставляя щеку для поцелуя. – Буду держаться от тебя далеко-предалеко.

Когда она выбралась из норы к реке, рассвет еще не начался, но небо на востоке начинало подсвечивать багрянцем. Дул свежий, вольный ветерок.

К себе в хату Мавка возвращаться не стала. Не было там ничего такого, что ей хотелось бы взять с собой.

Она долго шла по берегу, потом поднялась на обрыв и пошла тропинкой через большое темное поле. Чтоб ни о чем не думать, шептала любимые стихи: 

Далi, далi вiд душного мiста!Серце прагне буять на просторiБачу здалека – хвиля iскристаГрає вiльно по синьому морi.

Неожиданный поворот

Господи, Вася… Ведь она могла его предупредить! Да наверняка предупредила! Что ты натворил?!

Калинкин нахмурился:

– Кого «его»?

– Банщика! Или другого кого-нибудь, с кем она связана! Я тут сижу, а в это время, может быть…

Романов умолк – не потому что прапорщик сердито перебил его: «Ни с кем она не связана!», а потому что увидел в окно, как из-за угла выходит Петренко. Он выглядел спокойным, даже веселым. Шел к столовой. Некоторое время спустя из-за того же угла показался Слива. Унтер-офицер остановился подле входа в штаб и стал внимательно изучать доску с приказами.

– Марш отсюда! – быстро сказал Алексей. – Живо, живо!

Пухлые губы Калинкина задрожали от обиды.

– Вы не смеете со мной так! Я тоже офицер! Извольте по уставу!

– Да исчезни ты! – шикнул подпоручик. – Жди меня в умывальне! Он не должен видеть тебя со мной!

Когда Банщик вошел в залу, начальник дивизионной контрразведки увлеченно поедал яичницу, прихлебывая чай.

Петренко подошел с приветливой улыбкой.

– Я вижу, у вас свободно. Не возражаете?

– Милости прошу.

Что это значит? Была у него Учительница или нет?

По-прежнему доброжелательно глядя на подпоручика, Банщик сделал солдату заказ:

– Принеси-ка мне, хлопче, кофею. Харч у вас тут поганый, но кофей варить вы умеете.

Солдат, в прежние времена служивший официантом в первоклассном столичном ресторане, изобразил на лице одновременно восторг по поводу похвалы «кофею» и скорбь из-за критики «харча», умудрившись при этом за счет одной только мимики еще и обозначить деликатное несогласие с такой оценкой. Обслуживание в дивизионной столовой было выше всяких похвал.

Прапорщик представился. Пожали руки.

– Я вижу вам тут обструкцию изображают. – Петренко кивнул на соседние столы. – Не удостаивают. Глупый армейский снобизм. Как дети, право. Я ведь был на собрании, слышал. Вы им о важном, а они только и думают: молокосос, выскочка, развоображался. Не любят у нас контрразведку. А из-за предрассудков дело страдает.

Он еще довольно долго рассуждал на эту тему, всё так же рассудительно и гладко. Романов сначала изображал настороженность, потом понемногу оттаял.

– Честно говоря, мне в вашей Русиновке не очень уютно, – признался он. – Правду вы сказали. Я только службу исполняю, а все на меня щерятся. Не во мне даже штука. Мы, контрразведчики, без помощи личного состава мало что можем. А ко мне за все время ни один человек не пришел, не доложил. Не может же быть, чтоб вокруг не происходило совсем ничего подозрительного?