Смерть на рассвете

Сдав выпускные экзамены, я выпил за упокой его души. Ван Вюрен наделил меня двумя дарами: целью в жизни и самоуважением. Я знаю, это звучит театрально, но мою жизнь до разговора с ван Вюреном и после можно сравнить с назойливой рекламой средств для похудения. Там обычно показывают два снимка: «До» и «После» (часто отретушированные). Проведя два года в Саннисайде, я уже вступил на путь, ведущий в никуда; я был подавлен, раздосадован, ничего не ждал и слегка отупел. Я не желал признаваться даже самому себе, что ошибся с выбором профессии. Полиция больше, чем любая другая профессия, притупляет чувства — как бесконечной рутиной, так и самим характером работы, постоянным столкновением с подонками общества, с отклонениями, с социальными и экономическими отбросами, а иногда — со злом в чистом виде.

Томас ван Вюрен показал мне выход из лабиринта.

Поскольку учился я хорошо, я видел перед собой четкую цель. Конечная цель и успехи в учебе выполняли роль бога из машины. Я понемногу выползал из болота. Я начал любить себя.

Ах, как много значат похвалы, особенно если они заслуженные!

«Ваши сочинения показывают замечательные писательские навыки и умение вести полемику. Читать их — одно удовольствие».

«Ваши углубленные знания предмета производят большое впечатление; они находятся на гораздо более высоком уровне, чем можно ожидать от студента. Поздравляю!»

Преподаватели не догадывались, а я понимал только на подсознательном уровне, что учебный курс стал для меня нитью Ариадны. Я учился в каждую свободную секунду, читал больше, чем было необходимо, анализировал. Я выбрал не один, а два дополнительных предмета: помимо полицейской подготовки занимался криминалистикой и психологией. Они оба казались мне очень важными. По всем предметам я (к радости своей) каждый курс заканчивал с отличием. Меня повысили — кстати, и экзамен на чин сержанта я тоже сдал — и перевели в Преторию. Сержантские нашивки значили для меня очень мало. У меня были далекоидущие планы. Мама радовалась тому, что ее сын обрел новую цель в жизни — а также тому, что я получаю «высшее образование».

День четвертый Воскресенье, 9 июля

23

Она позвонила к нему в дверь в семь утра; ван Герден открыл — взъерошенный со сна, невыспавшийся. Она влетела в его дом, как фурия. На щеке пламенела красная отметина. Хоуп Бенеке злилась, потому что оказалась бессильна, потому что так и не сумела его понять.

Она прислонилась к серой стене, а он так и застыл в проеме открытой парадной двери.

— Дверь закройте, — велела она. — Холодно.

Ван Герден вздохнул, закрыл дверь, подошел к креслу, сел.

— Хоуп, вы моя работодательница. Можете меня уволить. Это ваше право.

— Почему вы ударили его, ван Герден?

— Потому что мне захотелось.

Она потупилась и стала медленно качать головой.

В комнате повисло молчание.

— Кофе хотите? — спросил он без всякого намека на гостеприимство.

Голова ее по-прежнему раскачивалась из стороны в сторону; она посмотрела на свои кроссовки, подбирая нужные слова.

— Нет, кофе я не хочу. Я хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы.

Ван Герден промолчал.

— Я пытаюсь понять, ван Герден. С тех пор как вы бросили меня там вчера вечером, избили человека в кровь и уехали, я все время пытаюсь понять, как же работает ваша голова. Вы были…

— Так вот почему вы разозлились? Потому что я бросил вас там?

Она взглядом заставила его замолчать. Когда же заговорила снова, голос ее был тише тихого.

— Раньше вы были служителем закона. Судя по всем отзывам, хорошим служителем закона. В последние несколько дней я достаточно пообщалась с вами и пришла к выводу, что вы — человек умный. Вам известно о существовании причинно-следственных связей. Вы отдаете себе отчет в своих поступках. В то же время вы понимаете, что поступки совершают люди… Именно так работает вся система правосудия, ван Герден. Ее цель — защитить общество от последствий некоторых поступков. Потому что последствия всегда оказываются гораздо шире.

— Хоуп, вы пришли затем, чтобы уволить меня?

Она не колебалась ни секунды; ее невозможно было сбить с курса.

— Но одного я не понимаю, ван Герден. Почему вы присвоили себе право кого-то бить, вымещать свою детскую ярость на беззащитном человеке, даже не подумав об остальных девятнадцати гостях!

— Беззащитном? Ничего себе беззащитный! Он, между прочим, бывший регбист. И настоящая сволочь.

— По-вашему, ван Герден, сквернословие делает вас более мужественным? Вы думаете, брань делает вас сильнее?

— Хоуп, идите знаете куда? Я не просил любить меня. Я такой, какой есть. Я никому ничего не должен. Вы не имеете права приходить ко мне и рассказывать, какой я плохой. Я ударил гада, потому что он этого заслуживал. Он весь вечер нарывался. И еще выдрючивался!