Смерть навылет

И что мне теперь делать с Улитой? Здесь ее оставлять нельзя, тем более в таком виде! Она же беспомощней гусеницы: раздавят — не заметит. Несмотря на то, что благие намерения меня еще ни разу не приводили в приличное место, я вновь поддалась импульсу сочувствия. Жалко женщину, которая в своей жизни не видела ничего хорошего. Придется ее взять к себе. На время. Как приблудную собаку, — ядовито хмыкнуло мое эго. — Но других сравнений не наблюдалось. Одна гостевая комната в нашем доме занята Кешей, зато вторая давно пустует. Вот Улита ее и займет. Перед уходом я скачала на дискету все интересующие меня письма, кто знает, может, завтра их кто-нибудь сотрет. Уже научена горьким опытом по прошлым расследованиям, да и не факт, что мне удастся попасть в эту квартиру во второй раз.

Улита сидела в той же позе, как я ее и оставила. Вот только банка с огурцами опустела. Похоже, несчастная мать их слопала, не проходя в сознание. Представляю, какой у нее завтра будет сушняк, точнее, уже сегодня. На часах — два ночи.

— Улита!

— М-м-м…

— Улита, нам пора!

— Бе! — мотнула головой хозяйка квартиры и вновь погрузилась в свои пьяные сновидения. Судя по улыбке, они были приятными. Ей-то хорошо, а мне каково! Ладно, тащить на себе бесчувственное тело мне не привыкать. Совсем недавно я сдавала такой же кросс с Иннокентием на спине. Ох, как потом поясницу ломило! Главное, на лестнице не споткнуться.

Кое-как я собрала Улиту — сапоги, пальто, шапка набекрень, на шею — сумка с документами, деньгами и ключами. Выключила свет, проверила газ и электроприборы. Вроде все в порядке. Ну, с богом.

На лестнице неловко прислонила горемыку к стенке, закрыла дверь.

— Ну, что пошли, подруга? — согнувшись под тяжестью тела, стала осторожно спускаться. Ох! Какое амбре! Улита доверчиво склонила голову мне на плечо, дыша водочным перегаром. Носки ее старых разбитых сапог тяжело пересчитывали ступеньки. Нет, в следующий раз, когда меня посетят благие намерения, я их направлю в русло собственнических интересов. Сейчас же только и остается, что мысленно ругать себя.

Дверь в подъезд галантно распахнулась. Потом стало легко и свободно дышать: тяжелую ношу у меня приняли, причем настолько бережно и аккуратно, что Улита успела даже пробурчать сонное "Спасибо!". Прищурившись, в свете агонизирующего фонаря, я пыталась рассмотреть неожиданного помощника. Знакомые все лица!

— Добрый вечер, Константин Григорьевич!

Он подхватил Улиту и хрипло пробурчал:

— Скорее, уже ночь, Стефания Андреевна. Где вас черти носят?! Замерз! А вас все нет и нет.

— Вы что, за мной следили? — возмутилась было я.

В ответ следователь равнодушно потопал к моей машине. Улита поползла вслед за ним. Медленно и печально.

— Сами откроете или как?

Открыла.

Погрузили.

Сели.

— Прогревайте машину! — скомандовал Сухоруков и отхлебнул из большой фляжки.

Странное дело, но я подчинилась! Машина заурчала, Улита засопела. Может, еще раз задать прозвучавший вопрос? Вдруг он его не услышал?

— Вы за мной следили?

Он сделал добрый глоток, занюхал рукавов куртки и устало посмотрел на меня:

— Да расслабьтесь вы! Много чести за вами следить! Просто проходил мимо, смотрю — ваша машина. Дай, думаю, подожду: ночь на дворе, не дай бог, что-нибудь случится, никогда себе не прощу. Вот и бродил вокруг…

Хм, глаза у него честные-честные, еще чуть-чуть, и поверю. И в то, что беспокоился, и в то, что мимо проходил, и в то, что узнал мою машину, несмотря на то, что раньше ее не видел. Но тут Сухоруков все испортил. Кивнув на заднее сиденье, словно невзначай уточнил:

— Она вам что-нибудь рассказала?

— Ничего, — машина уже выехала за пределы спального района и теперь неслась по направлению к центру. — Когда я пришла, она уже была неадекватна. Оно и понятно: любая мать будет переживать из-за смерти дочери.

Сухоруков хмыкнул, оценив мою уклончивость:

— Рассказывайте! Да они терпеть друг друга не могли! Насчет мамаши не знаю, но дочка была еще та штучка! — он вдруг помрачнел, видимо, вспомнив о другой дочери — Камилле. — Я тут ее однокурсников поспрашивал. И знаете, что любопытно: с одними она вела себя как тургеневская барышня, обученная хорошим манерам в институте благородных девиц, а с другими — словно зарвавшаяся хамка. И слова ей лишнего не скажи. Прямо раздвоение личности какое-то. Придется столько связей отрабатывать.

— Что ж тут странного? — соглашаться со следователем почему-то не хотелось. — Просто кто-то из однокурсников ей был нужен, а кто-то, напротив, не представлял ровным счетом никакого интереса. Вот девочка и придумала собственный рейтинг: отсев по социальным признакам. Ведь те, кому она хамила, явно не из богатых семей, так?

Константин Григорьевич наморщил лоб, припоминая: