Смерть ничего не решает

Уткнувшись лицом в Бельтову грудь, сопел Звяр. Его дыхание, пробиваясь сквозь одежду и грязь, хоть как-то да согревало. Сейчас бы протянуть руку, схватить за глотку…

– Слазь, – сказал Бельт.

Звяр сполз. Стянул чепрак, скрутил комом и завертел башкой, озираясь. Черной взрытой полосой пролегла дорожка от верха канавы к ручью. Вода лизала глубокие рытвины от каблуков и затирала следы. Валялась у самого берега бурая тряпица.

– Будешь ждать моей смерти? – спросил Бельт.

– Буду.

Мальчишка повернулся и побрел к засыпанному кострищу. Разгребать не стал, просто сел, укутавшись в чепрак, как в плащ и уставился на воду. А треклятая веревка особенно неприятно сдавила руки.

Ночь выдалась мутной. Ветер гойсал по лесу, ломал вершины елей, щедро швыряя вниз пригоршни мокрой иглицы. Ухала неясыть.

Звяров костерок трижды гас, и после третьего разу мальчишка не стал зажигать его наново. Он лежал, черным комом выделяясь на гладком берегу, и не шевелился.

Сам сдох? Хорошо бы.

Бельт пополз к ручью. Камни. Всего-то и надо, что пару раз дерануть об них веревку, после хорошенько рвануть, не жалея рук. Глядишь, и выйдет. Ну не лежать же бараном к ужину.

Низкий берег принял в скользкие ладони, лизнул знакомым холодом и сам подтолкнул к узкой ленте ручья. Штаны набрякли водой, а вскоре и весь Бельт вымок до нитки, но нащупал нужное. Приладился к острой грани, резанул, наваливаясь телом.

Голова ушла под воду, в ямину, каковой тут быть не могло, но однако же была. Холодом хлестануло в нос и рот, продираясь сквозь выгнившую кожу. Течение вытолкнуло, позволяя глотнуть воздуха.

Еще раз. Хрустнуло. Что? Руки? Камни? Какая, хрен, разница. Главное, что тело стынет. Больно. Но надо снова… С какого получилось – Бельт не знал. Он и не сразу понял, что руки свободны, и держат их вместе только привычно сведенные плечи. Шевельнулся. Едва не заорал от новой боли. Попытался локти поднять – куда там, бездвижные почти.

А спешить надо. Мальчишка ведь чуткий, того и гляди – проснется.

Ветер крепчал, грозя стегнуть хлыстом по набухшему брюху тучи и вывалить колючую труху снега. Не мелкого соляного, а плотного и вязкого, аккурат для огромных сугробов и мерзлых людей.

Бельт выполз на берег и лег, уткнувшись лицом в привычную и мягкую подстилку. Так лежал, сжимая и разжимая кулаки, шевеля запястьями, разгоняя кровь по закаменевшим мышцам, пока не почувствовал, что снова хозяин своим рукам.

После, вытащив из ручья камень, разодрал и ножные путы. Вышло легко, куда легче, чем подняться.

Мальчишка спал. Он не проснулся даже от пинка, и только когда Бельт, ухватив за шиворот, встряхнул его, открыл глаза. Но не произнес ни слова. Даже не пискнул.

– Зря ты меня не послушался, дурак.

Левой рукой Бельт вытащил из-за пояса Звяра камчу и нож.

Всего-то один удар. Это будет даже милосердно. Все равно в лесу сдохнет. Или найдет себе кого другого, такого же беспомощного, как Бельт. А то и мертвого. С мертвяками-то оно проще, главное глаза закрыть и на голову чего накинуть… Уж Бельт-то знает.

– Убьешь меня ножиком, дядечка?

Спокойный, гад.

Можно и без крови. Придушить ремешком или шею дернуть. Она ж тонюсенькая, как ветка. Хрустнет, душу выпустит, не дав измараться.

– Мне тоже идти теперь далеко, – сказал Бельт. – Еды нужно много.

– Ты ж говорил, что не всех можно есть.

– А ты уже пробовал человечину, сопляк?

– Нет, дядечка. Говорю же – у меня заяц был. Давно, правда.

Бельт разжал пальцы. Мальчишка вывернулся и, отбежав к ручью, остановился. Присел. Взял в руку гладкий камень. А ведь с него станется по следу пойти и, выждав момента, запустить этим самым камнем да в Бельтову голову. Хрустнет косточка, выплеснет красное и серое, добавив миру цветов, которых и так в достатке.

И небесное Око привычно отвернется.

Еще не поздно все исправить, ударить наперед, предваряя чужой удар. И все пойдет по привычному кругу.

– Нельзя жрать людей, парень. Иначе когда-нибудь, когда ты станешь бортником, ткачом, а может быть даже камчаром, Всевидящий тебе это припомнит. Тебя сожрут свои же. И не подавятся.

Бельт посмотрел на камчу, после чего широко размахнулся и забросил ее в кусты. Повернувшись к Звяру спиной, он заковылял вверх по течению.

Дневал бывший камчар в овраге, привычно зарывшись в кучу листвы. А когда стемнело, продолжил путь. Ложбина становилась ниже и шире, пока не вывела к желто-бурой глади болота. Черными столпами протянулись по границе пожженные березы, зеленел, противясь скорой зиме, вереск. То тут, то там торчали корявые лапы сосенок.

Конь брел по самому краю. Запутавшись в поводьях, он мелко перебирал передними ногами, и неуклюже переставлял задние. И пригнувши морду к земле, жадно выбирал из белого мха длинные плети клюквы.

Тускло отсвечивала сбруя, и знакомый узор проступал на седле сквозь потеки крови.

– Чуба, – позвал Бельт и, свистнул по-особому, хоть щеку и полоснуло огнем.

Надо бы мха набрать. Болотный мох гниль вытягивает. И клюква для кишок полезная.

А конь, вскинув голову, жалобно заржал и заковылял к Бельту.