Смерть под аплодисменты

Примерно в три часа дня Дронго вызвал Эдгара Вейдеманиса, и они поехали в Театр на Остоженке. Ждавший их у служебного входа Арам Саркисович проводил их в кабинет завхоза. Тот явно волновался и все время поправлял воротник рубашки. Это был мужчина ниже среднего роста, с помятым лицом и растрепанными волосами. Ему могло быть сорок лет, а можно было дать и пятьдесят, и даже все шестьдесят. Он красил волосы и, несомненно, злоупотреблял спиртным, что наложило отпечаток на его лицо. На самом деле Крушанову было только сорок шесть, но выглядел он не очень хорошо. Завхоз страдал от камней в желчном пузыре и гепатоза печени. К тому же он волновался, понимая, что его снова будут расспрашивать о трагедии, произошедшей в их театре. Костюм у него был новый, но довольно мятый, а вот рубашку он надел совсем новую, достав ее из пакета. Он держал две рубашки у себя на работе – как раз для таких особо важных случаев. Увидев гостей, завхоз вытянулся в струнку, словно собирался отдать им рапорт о происходящих в театре событиях. Когда-то он отслужил пять лет прапорщиком в армии и был вынужден уйти из-за своего пристрастия к горячительным напиткам.

– Добрый день, – протянул ему руку Дронго, входя в комнату следом за Аствацатуровым.

– Здравствуйте, – пожал ему руку двумя руками Крушанов. Затем пожал руку Вейдеманису.

– Я пойду и посмотрю, когда закончится репетиция, – предложил Арам Саркисович, – а вы пока побеседуйте.

Он поспешил выйти из комнаты. Дронго первым сел на стул, стоявший у стола. Стул жалобно скрипнул. Очевидно, он тоже был из реквизита театра. Вейдеманис уселся на диван, проваливаясь куда-то вглубь. Крушанов сел на свое место, внимательно глядя на Дронго.

– Вы, наверное, знаете, почему мы пришли, – начал Дронго.

– Осведомлен, – кивнул Крушанов. – Готов оказать посильную помощь.

– Вы были в тот вечер в театре?

– Конечно. Я всегда сам присутствую в театре во время спектаклей. Живу я недалеко, поэтому сам все потом и запираю. Проверяю наших сторожей.

– У кого еще могут быть ключи от комнаты с реквизитом, кроме вас и Арама Саркисовича?

– Больше ни у кого ключей нет. Мы все проверяли. Только у меня и у него.

– И вы никому их не отдавали?

– Никогда. Даже если нужно бывает что-то открыть. Сам иду и открываю. В театре все знают, что я никогда и никому не отдаю ключи.

– И все рапиры лежали в шкафу?

– Точно так. Все десять рапир. Две наверху и восемь на нижней полке.

– А как же получилось, что среди незаточенных рапир оказалась одна заточенная?

– Упали, наверное, из шкафа, – охотно пояснил Крушанов. – Следователь даже проводил следственный эксперимент: положил восемь рапир на нижнюю полку и две на верхнюю. А потом толкнул шкаф, когда двери были открыты. Все рапиры посыпались вниз. Я ему сразу сказал, что шкаф у нас старый, его давно нужно было поменять; когда кто-то пробегает рядом, шкаф трясется. А если дверца открыта, то рапиры обычно падают на пол, и мы их потом кладем на место. Я сам видел, как Хасай несколько раз собирал эти рапиры. Следователь сам толкнул шкаф и убедился, что рапиры из него выпадают. Они ведь не закреплены там, а просто лежат в связке. Вот Хасай и передал все клинки актеру, игравшему Озрика.

– Но до этого рапира нужна была Гамлету, чтобы проткнуть Полония, и самому Лаэрту, чтобы явиться с мятежниками к королю. Значит, Хасай во время спектакля несколько раз подходил к шкафу.

– Правильно, – сразу согласился Крушанов, – и шкаф нужно было держать все время открытым. Не мог же Арам Саркисович бегать во время спектакля и все время открывать и закрывать шкаф. Наверное, рапиры упали, а потом Хасай собрал и отдал их Озрику.

– Следователю вы тоже так сказали?

– Он свой следственный эксперимент провел – и сам во всем убедился.

– Но Морозов ведь знал, что у него заточенная рапира. Почему же тогда он ударил с такой силой?

– Он думал, что ничего плохого не произойдет, – пояснил Крушанов, – но кончик рапиры попал в сердце Натана Леонидовича. Кто мог подумать, что такое случится! Это просто трагическая случайность. Так следователь и написал.

– Аствацатуров сказал нам, что обычно вы дежурите у выхода в коридор, ведущий в комнату, где стоял шкаф. Оттуда можно пройти на сцену?

– Можно. Но там у нас всегда сидит дежурный. А мы с Арамом Саркисовичем с другой стороны коридора стояли. Никто из чужих не проходил, это я вам точно говорю. Только наши актеры, занятые в спектакле. И больше никто.

– Значит, теоретически кто-то из вашей театральной труппы мог проникнуть в комнату, подойти к открытому шкафу и поменять рапиры?

– Мог. Но никто этого не делал. Смерть Зайделя – это трагическая случайность, – повторил слова следователя Крушанов.

– А может, кто-то нарочно подменил рапиру, чтобы Зайделя убили? – спросил Дронго.

– Нет, – сразу ответил Крушанов, – из наших никто не мог такого сделать.

– Почему вы в этом так уверены?

– У нас коммерческий театр. Все заинтересованы в успехе спектакля. Зачем убивать Зайделя, если на него приходит столько зрителей?

– Из желания занять его место. Чувство зависти разрушительно. А ведь кто-то мог ненавидеть Зайделя.