Смерть под маской

Наша свадьба стала счастливым событием. Радовались все – наши семьи, наши друзья. Мы сами. Только одна особа на свете не радовалась, но, естественно, на церемонии она не присутствовала, и в тот день не было человека, от которого наши мысли были бы так далеки.

Я изо всех сил старалась забыть об этих письмах и картине, вступая в супружескую жизнь. Через шесть недель после свадьбы отец Лоуренса, граф Хоудон, скоропостижно умер. Лоуренс был старшим сыном, и я, не достигнув еще и двадцати одного года, вдруг оказалась хозяйкой большого дома и громадного поместья. Мы с мужем провели короткий медовый месяц на южном побережье и наметили более длительное путешествие на следующую весну. Теперь-то, наверное, мы бы никогда в него не отправились.

Я уже говорила, что мой свекор умер скоропостижно. Он был здоровым, деятельным человеком. Но однажды вечером после обеда его нашли мертвым за рабочим столом. Удар. Само собой, мы поверили врачам. И разве была хоть какая-то причина усомниться?

Теперь я должна рассказать вам о том, что вы наверняка сочтете невозможным. Но только поначалу. Попрошу вас подойти вот к тому бюро в дальнем углу гостиной и взглянуть на фотографию в рамке.

* * *

Я пересек длинную, погруженную в тишину комнату, оставив графиню, крохотную, призрачную фигурку, сгорбившуюся в кресле в круге света, и ступил в темноту. На бюро стояла лампа, которую я включил. И, щелкнув выключателем, замер, затаив дыхание.

Передо мной стояла фотография в простой серебряной рамке. Мужчина средних лет, сидящий за этим самым столом вполоборота к объективу. Руки его покоились на книге записей, лежавшей сейчас передо мной. Высокий лоб, густая шевелюра, полные губы, тяжелые веки. Сильное, решительное лицо человека с характером, к тому же еще и красивое. Но самое главное, я знал его. Видел много раз.

Оно сопровождало меня по жизни.

Я оглянулся на старуху. Голова ее была откинута назад, глаза закрыты – высохшая оболочка.

Она, однако, заговорила так, что я вздрогнул:

– Вот теперь вы видите.

В горле у меня пересохло, пришлось откашляться, прежде чем ответить, но мой голос звучал как-то странно, словно чужой:

– Вижу, но едва ли что-то понимаю.

Однако я понимал. Уже тогда, разумеется, понимал. С того самого момента, как мой взгляд упал на фотографию. И все же… Что все это значит?

Я вернулся в кресло напротив графини.

– Налейте себе еще, пожалуйста.

С благодарностью выпив виски и налив себе вторую порцию, я сказал:

– Так вот, признаюсь как на духу: я ничего не понимаю. Могу лишь предполагать, что это какая-то мистификация… Картина не может соответствовать своей датировке. Значит, тут некий трюк, фальсификация? Надеюсь, вы объясните.

Говорил я фальшиво-удивленным голосом, к тому же чересчур громко, и, по мере того как слова тонули в воцарившемся между нами безмолвии, чувствовал, что веду себя глупо. Объяснять можно как угодно, а вот насмешничать тут не пристало.

Графиня холодно взглянула на меня:

– Здесь нет никакой мистификации или ошибки. Впрочем, вы знаете это.

– Я это знаю.

Молчание. Я гадал про себя, как может столь большой дом быть таким тихим. Мой опыт убеждал, что старые дома полны звуков: в них что-то шуршит и поскрипывает, слышатся тихие голоса и странные шаги, они живут своей собственной жизнью, – однако здесь царило безмолвие.

* * *