Смерть под парусом

Около часу дня мы перекусили на скорую руку, так как капитан решил, что ставить судно на якорь нет времени, если мы хотим добраться до Солхауза к вечеру. Недалеко от Солхауза была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан боялся опоздать. Это был первый ленч наспех за всю неделю пребывания на борту яхты, и тем не менее Уильям ворчал и всячески проявлял недовольство». С Уильямом не так-то легко ладить, — прервав чтение, заметил Роджер. — Ему пойдёт на пользу, если он узнает, что его поведение мне не нравится. «Принимая во внимание, что Кристоферу, очевидно, хочется побыть в обществе Эвис, капитан всю вторую половину дня вёл яхту один, лишив тем самым Уильяма удовольствия — в наказание за строптивость, проявленную во время ленча. Кристофер и Эвис оставили Филиппа и Тони одних, и обе пары так и просидели, ничего не делая, почти до самого вечера. Капитан оказался единственным человеком на борту, способным наслаждаться природой в этот пасмурный ветреный вечер; остальные были поглощены либо друг другом, либо собственным я». — Роджер расплылся в улыбке. — Я сам получил истинное наслаждение, когда писал этот отрывок, — сказал он и стал читать дальше: — «В самом начале шестого „Сирена“ прибыла к назначенному для встречи с Иеном пункту, и сразу же разгорелся спор, где и как нам поужинать. Все были голодные как волки после жалкого подобия ленча. Решили доплыть до Роксема и заказать ранний ужин в местном трактирчике, с тем чтобы вовремя вернуться на место и устроить достойную встречу нашему ветерану. Так и сделали. Плотно поужинав в Роксеме, мы пошли назад и пришвартовались за полчаса до появления Иена в Солхаузе. Он, разумеется, опоздал, впрочем, он никогда не отличался аккуратностью. Но капитан простил его».

— Ну, это уже наглость, Роджер, — возмутился я.

— «…Капитан простил его, и мы скоротали вечер за беседой, потягивая коктейли. Пили за Кристофера — по прибытии в Роксем Кристофера ожидало письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляется должность в Малайе, — и, после того как Филипп и Тони, как всегда, продемонстрировали свою преданность друг другу навеки, компания разошлась спать».

— Здорово, а?! — воскликнул он с видом победителя.

— Отлично, — ответил я и на сей раз не покривил душой, ибо никак не ожидал, что отчёт за истёкший день окажется таким кратким.

— А ты знаешь, вести судовой журнал — увлекательнейшая штука, — упивался Роджер. — Увлекательнейшая. Для меня это просто одно удовольствие.

— Не сомневаюсь, — подтвердил я.

— Пойду уберу журнал. Люблю, когда вещи лежат на своих местах, — объяснил Роджер, сбрасывая на ходу с ног резиновые тапочки. — А потом — спать.

— Замечательная мысль, — ответил я. — А кстати, где ты его держишь?

— В положенном месте — над кормовым люком. Там у меня специальная полочка для него, — И он на цыпочках вышел из каюты.

Я стал поспешно стягивать с себя всё, что на мне было надето, и, когда он вошёл, я уже был в постели и воевал с одеялами.

— Привет. — Роджер оглушительно захохотал. — Быстро ты свернулся. Но не думай, что тебе предстоит сладкий сон. Эта койка, пока не привыкнешь, кажется немного жестковатой.

Я повернулся лицом к стене и буркнул!

— Спокойной ночи.

Несколько минут Роджер ворочался и кряхтел, потом я услышал, как он последний раз причмокнул губами и потушил лампу. Вскоре я обнаружил, что деревянная койка действительно весьма неудобное ложе. Сначала у меня заныло бедро. Я попытался изменить позу, но только испортил всё дело, и чем больше я вертелся с боку на бок, тем сильнее давила на меня духота. Наконец, оставив надежду заснуть, я смирился со своим положением и погрузился в размышления.

До моего слуха доносилось тяжёлое, мерное дыхание Роджера, и это делало моё ночное бдение ещё более невыносимым. Я с горечью вспоминал, как он упорно заставлял меня выслушать его записи в судовом журнале, когда меня так клонило ко сну; сам-то лёг и заснул как убитый, а я вот теперь маюсь от бессонницы. Как это похоже на Роджера — вести судовой журнал. И вообще всё это чисто по-роджеровски: называть себя капитаном, ядовито подсмеиваться над Тони и остальными и ополчиться на Уильяма только за то, что тот не хочет плясать под его дудку. Но в общем-то, мне всегда импонировала его шумливая экспансивность и даже его хвастливость. У меня в голове один за другим проносились эпизоды нашего совместного пребывания в Италии и других местах.

Утром, едва приоткрыв глаза, я несколько секунд сонно разглядывал красное пятно, маячившее в другом конце каюты, пока не сообразил, что это Роджер в пижаме. Он только что начал одеваться. Увидев, что я проявляю признаки жизни, он задал нелепый вопрос:

— Ты проснулся?

Я пробурчал что-то нечленораздельное, что могло быть истолковано как угодно.

— Тебе ещё рано вставать, — сказал Роджер, и его зычный голос донёсся до меня сквозь дремоту, как трубный глас. — Сейчас только восемь.

Я застонал, а Роджер продолжал:

— Я же говорил тебе вчера, что поведу яхту в Горнинг сам. Там мы остановимся и позавтракаем. А пока можешь немного поваляться.