Смерть под вуалью

– А что, мама строгая? – как бы между прочим спросил Калошин, поддерживая детский разговор.

– Строгая, но не злая. Она умеет приструнить Альбинку-баловницу. А мы с мамой друзья, – грустно произнес подросток, глядя в одну точку. Потом перевел взгляд на Александра: – Правда, папа? Мы все дружим, и в кино вместе ходим, и на озеро, – это он сказал даже не для Калошина, а для себя, поддерживая веру в возвращение матери.

«Они все говорят о ней в настоящем времени, они ждут её и свято верят в то, что она вернётся, потому что они, действительно, любящая семья», – с тоской подумал Калошин. И ещё больше кольнула пришедшая вдруг мысль, что для мальчика это будет вторая, даже третья, если считать погибшего отца, потеря близкого человека. Не в силах больше чувствовать, начинающее просачиваться в интонациях и взглядах, горе этих людей, он постарался поскорее распрощаться, ссылаясь на неотложные дела.

Глава 3.

Тревожная трель звонка, разорвав паутину сна, заставила Калошина стремительно сорваться с теплой постели. Сердце тяжело стукнуло в грудину: беда! И не обмануло…

Звонил дежурный:

– Товарищ майор! Звонил Полунин. Там у них произошёл пожар, и был обнаружен труп. Похоже, женский.

Калошин обессилено опустился на кровать. Гадать, чьё тело было обнаружено на пожарище, не приходилось. Мучила сейчас только одна мысль: «Как сказать семье?»

Рано утром, едва начало рассветать, опергруппа вместе со следователем Моршанским отправилась на место пожарища. Всю дорогу молчали, только беспрестанно курили. Возле правления колхоза их встретил участковый Полунин, пожилой, по-военному подтянутый, человек. Он пожал руки приехавшим оперативникам и предложил отправиться сразу на пожарище. По пути рассказал:

– Вечером возле картофелехранилища загорелся сарай с колхозным инвентарем: там лопаты, грабли, тяпки хранились. Увидели не сразу, случайно. Он на отшибе стоит, а деревенские в это время все уже по домам сидят. Спать здесь ложатся рано, встают в четыре, в пять. Ну, прибежали тушить, а уже почти все сгорело. Растащили догорающие доски, а там обгоревший труп.

– Ничего не трогали? – строго спросил Моршанский.

– Порядок знаю. – Полунин искоса глянул на следователя. – Я сразу же всех отогнал, на месте оставил двух ребят из комсомольского актива – они полночи дежурили, потом я сам их сменил. Сейчас там мой сын находится, пока я вас встречаю.

– Ну, молодцы, – почти без интонации, протяжно зевая, произнес Моршанский. – А где кладовщик?

– Должен подойти. Я ему остаться не разрешил. Кто знает, может быть, сам и поджег, начнет следы заметать.

– О, какие у нас грамотные сотрудники, слышишь, Геннадий Евсеевич? – с иронией сказал Моршанский.

– Побольше бы таких, – строго парировал Калошин, не понимая причины такого тона следователя, и, хотя, за время работы с ним, кое к чему уже привык, но за Полунина решил заступиться. – Я бы от такого оперативника не отказался.

Сам Полунин молча слушал их перепалку и с уважением смотрел на Калошина, думая о том, что тоже не отказался бы работать с таким человеком.

Дождь прекратился ещё вчера после обеда, и сейчас раннее солнце розовым светом постепенно заливало окрестности. Возле сгоревших чернеющих остатков строений прохаживался молодой человек лет двадцати в старой солдатской форме, в накинутой на плечи фуфайке. Приветствуя подошедших мужчин, он снял кепку, обнажив кудрявую голову. О том, что это сын Полунина, можно было догадаться и без представления. Схожесть была поразительная, разницу составлял только возраст. Тут же из овощехранилища вышел кладовщик, суетливый мужичок с бегающими глазками, прикрытыми невообразимо лохматыми бровями и огромными висячими усами. Ещё большее удивление вызвало то, что оказался он совершенно лыс. И сразу появлялось желание волосы с его бровей и усов перенести на макушку. Вид его был настолько комичен, что Воронцов, не сдержавшись, прыснул, но перехватив строгий взгляд Калошина, стер улыбку с лица. Кладовщик, не заметив подобной реакции молодого оперативника, бросился к майору, сразу выделив его из всех, как старшего, и начал бестолково тараторить, представившись Серко Игнатом Петровичем, пока Калошин не остановил его:

– Вы пока присядьте, вон, на пень, что ли, – махнул он рукой в сторону срубленного дерева. – Когда надо будет, мы вас позовем, – и вместе со всеми приблизился к пепелищу.

Картина была страшной. Полусгоревший, почерневший труп принадлежал, бесспорно, женщине. Карнаухов сразу же принялся тщательно его осматривать, отодвигая осторожно от тела лопаты и тяпки с сожженными черенками. Доронин среди тлеющих углей увидел увесистый булыжник и показал на него Калошину:

– Товарищ майор! Как думаете, ему здесь место? – и, повернувшись к Серко, крикнул: – У вас какой был пол в складе? Дощатый или земляной?

Кладовщик, не в состоянии спокойно сидеть на одном месте, шустро подбежал к оперативникам и, вызвав их недовольство, снова начал тараторить. Из всего потока ненужных слов удалось выудить три: пол стелили из досок.