Смерть под зонтом

– Что-нибудь приключилось в доме Ральфа Герштейна? – в полном недоумении спросил я.

Начальник полиции не отвечал.

Я взглянул на экран. Ничего не изменилось, все так же блестел булыжник перед домом. Внезапно дождь прекратился.

– В самом доме, – Грегор Абуш расстегнул пистолетную кобуру, – надеюсь, по-прежнему. Очень надеюсь! – сквозь зубы бросил он. – Если Альберт Герштейн успел улетучиться, мне самому ничего другого не остается, как исчезнуть из Александрии. С меня тут шкуру сдерут.

– Значит, все-таки Альберт? – я почему-то почувствовал нечто вроде разочарования. Косвенных улик относительно его вины было предостаточно. Особенно после полученной от Александра Луиса информации. Но именно по той причине, что я не слишком доверял его свидетельству, я предпочел бы вообразить под черным капюшоном кого угодно, но не Альберта.

– Ничего не поделаешь, да, Альберт! – Грегор Абуш в сердцах выругался. – Сейчас это доказано. На все сто. Только что мне донесли из лаборатории: внутри брошенного на заднем сидении лендровера капюшона обнаружено несколько выпавших волос. Из всех, на кого падает подозрение, такие волнистые, иссиня-черные волосы только у Альберта Герштейна.

Тем временем мы уже подъехали к дому.

– Всем выйти! Окружить дом! Не стрелять без моего приказа! – громко скомандовал Грегор Абуш.

Из автофургона с надписью «Срочная химическая чистка» выпрыгнули с оружием на изготовку четверо переодетых в штатское полицейских во главе с сержантом Александером.

Несколько минут мы в нерешительности прислушивались к доносившейся со второго этажа музыке. Альберт Герштейн больше не пел. Теперь играл целый оркестр.

Значит, магнитофон!

Музыка внезапно оборвалась. Я надеялся уловить голоса, шаги, хоть какие-то проявления жизни в доме. Но весь он казался совершенно вымершим, заброшенным.

Неожиданно в тишину ворвался странный звук, как будто птица хлопала тяжелыми крыльями. Я невольно вздрогнул, ощутив нечто вроде страха. Не сразу до моего сознания дошло, что пугаться нечего – налетевший из-за угла ветер шевелил тяжелые черные занавеси в открытом окне. И все-таки, тревожное ощущение не проходило.

– Окно! – вскрикнул я, осознав в чем дело.

Судорожно ухватив Грегора Абуша за руку, я закричал словно помешанный:

– Окно!.. Глядите, окно!

– Ну, что из этого? – хлопал он глазами.

– Среднее окно верхнего этажа! – я продолжал кричать.

Да, это действительно было то самое окно «музыкальной комнаты», к которому из-за категорического запрета хозяина дома в течение долгих лет не осмелилась прикоснуться ни одна рука. Еще вчера Грегор Абуш высказал мнение, что в случае надобности окно придется высадить со всей рамой, настолько заржавели петли.

Мы с Грегором Абушем тревожно переглянулись. В его глазах я прочел подтверждение своим худшим опасениям.

Да, в доме приключилась непоправимая беда. И предчувствие наше вскоре подтвердилось.

Грегор Абуш собирался было взломать двери, но сержанту Александеру пришло в голову проверить сначала, заперты ли они. Оказалось, что нет.

Мы тихо вошли в дом, так же неслышно поднялись по лестнице.

Отодвинув портьеру гостиной, Грегор Абуш как вкопанный остановился на пороге.

Через его плечо я заглянул в комнату. Мрак… Мерцал лишь зеленый глазок магнитофона и рубиновый ночник, вмонтированный в подлокотник стульчика, стоящего у рояля.

Когда глаза свыклись с темнотой, я различил и две неподвижные фигуры.

Режиссер фильма «Частная жизнь Долли Кримсон» Ричард Бейдеван сидел на стульчике, свесившись набок. Его левая рука касалась пола, словно он пытался поднять с него наполовину опорожненный стакан.

По ту сторону белого концертного рояля лежал на диване Альберт Герштейн. Перед ним на усеянном нотами инструменте стояла почти пустая бутылка, рядом – сифон с содовой водой.

При желании было нетрудно вообразить, будто мы застали обоих во время дружеской беседы.

Но темная лужица под стульчиком, на котором сидел Ричард Бейдеван, и осколки разбитого стакана, валявшиеся возле дивана, на котором покоился Альберт Герштейн, сразу же рассеивали иллюзию.

Теи Кильсеймур нигде не было видно.

Добрая минута прошла, так по крайней мере мне казалось, пока Грегор Абуш осмелился зажечь свет.

Уже зная заранее, какая картина откроется моим глазам, я все же не смог подавить вырвавшийся крик.

Ричард Бейдеван и Альберт Герштейн были мертвы.

Они были мертвы уже тогда, когда мы с начальником полиции, сидя в спрятанном в переулке служебном автомобиле, внимали пению Альберта под аккомпанемент гитары. Мертвы, хотя мы оба в ту минуту еще считали их живыми.

Это мы узнали позже, когда спешно вызванный полицейский врач осмотрел трупы и сделал предварительное заключение.

Он находил, что убийство произошло незадолго до того, как за домом Ральфа Герштейна стали наблюдать. Нас с Грегором Абушем ввел в заблуждение магнитофон, кассета которого была рассчитана на два часа игры.

Глядя на застывшее лицо Альберта Герштейна, я с болью вспомнил, какие мысли совсем недавно возбуждало во мне его пение. Я с горечью осознавал, что оценил его талант лишь тогда, когда сам он уже был обречен на вечное молчание.