Смерть президента

— Прямое, Каша. Если человек одет не очень хорошо, то все вокруг считают, что достаточно сунуть ему бутылку водки, чтобы сделать счастливым. А если одет получше, его могут пригласить за столик, чтобы он закусил. А если вообще одет как положено, то с ним можно говорить о чем угодно. Даже о несерьезных вещах.

— Не понял?..

— Да, Каша, да. Я не оговорилась. Только с равными можно говорить о пустяках. Когда человек обут в тапочки на босу ногу… Он не может требовать слишком многого. Его требования не выглядят убедительными, даже если у него автомат на животе.

— Значит… Чтобы требовать пищи, я должен быть сытым?

— Конечно. Разве ты этого не знал?

— И настаивать на амнистии я могу только в белой рубашке, бабочке, смокинге? И быть при этом здоровым и богатым?

— Требовать можешь в любом виде… Но получить амнистию можно только в таком виде, который ты только что описал. Чего-то хотеть, Каша, я могла и раньше, я и раньше хотела многого… В том числе и пищи. Но получать ее в достаточном количестве я стала, когда у меня на голове появилась золотая корона, усыпанная бриллиантами. Которые наверняка крупнее, чем у английской королевы.

— Ни фига себе! — озадаченно проговорил Пыёлдин. — Ты хочешь сказать, что мое требование…

— Да какое это требование! Это просьба, мольба… А на просьбы никто не откликается, над мольбой смеются, слезы раздражают, бедность вызывает презрение!

— Неужели ты через все это прошла! — воскликнул потрясенный Пыёлдин. — Откуда ты все это знаешь?

— Из воздуха, наверно, набралась, — передернула красавица плечами. — Надышалась — вот и знаю. Но это заразные знания, они как микробы в организме… Распространяются сами по себе… Выпила воды из одной кружки со знающим человеком — и заразилась. И теперь все знаю.

— Слушай, с ними надо бороться, их надо как-то выводить из организма.

— Пусть живут, — усмехнулась Анжелика. — Пока они мне не мешают.

— Но они могут погубить тебя!

— Без них я погибну быстрее. Главное, чтобы их не было слишком много. А иметь в себе немного заразы всегда полезно. Стерильная чистота — это мертвая чистота.

— Да? — переспросил Пыёлдин. — Может быть, может быть…

— Тебя я не заражу, не бойся.

— А я тебя?

— И тебе это не удастся, — улыбнулась красавица одной из самых очаровательных своих улыбок. Нестерпимое очарование ей придала некоторая порочность, совсем небольшая, ну, почти незаметная. Но она была, все-таки была в уголках губ, в уголках глаз…

Пыёлдин подошел к зеркалу и озадаченно уставился на странного типа, который внимательно смотрел на него из-за стеклянной поверхности.

— Да, — протянул Пыёлдин. — Видок у тебя, браток… Еще тот.

Вид у Пыёлдина и в самом деле был несколько необычный — всклокоченные волосы, недельная щетина с заметной сединой на подбородке, разорванная на груди рубашка, обнажающая какую-то пегую растительность, идиотские штаны, а на ногах, о господи…

Не понравился Пыёлдину этот тип, ох, не понравился. Чувствовалась в нем какая-то затравленность, затюканность, занюханность. Да, в собственных глазах Пыёлдин увидел больше всего его потрясшую слабость — несмотря на громадный черный автомат, который висел у него на животе.

— Ну, как? — спросил подошедший сзади Цернциц. — Хорошо? Взгляда оторвать не можешь?

— Слабак! — резко ответил Пыёлдин.

— Правильно, — кивнул Цернциц. — Но ты не огорчайся, на такие дела идут только слабаки. Сильные люди на подобное никогда не решатся.

— Это почему же? — обиженно спросил Пыёлдин.

— Потому что сильные все берут спокойно, уверенно, беспроигрышно. А слабаки — от слабости своей, отчаяния, безнадежности бросаются в авантюры. И, конечно, терпят очередное, неизбежное поражение. Истерика, Каша, это… Ненадежный фактор.

— Я в истерике?

— То, что ты сделал, — истерика.

— И я на грани поражения?

— Да, — кивнул Цернциц. — Твоя психическая атака удалась, ты с деньгами… А дальше? Тупик. Ты можешь продержать заложников еще месяц, год… можешь всех выбросить из окна, а дальше?

— Амнистия!

— Каша… Ну, нельзя же так безоглядно верить в невероятное! Когда будет амнистия, пойдет другой разговор. А пока… В лучшем случае всем вам светит камера.

— А в худшем?

— Сам знаешь — расстрел.

— Всем?

— Тебя-то уж расстреляют, во всяком случае.

— А что будет с тобой?

— Мне возместят убытки, Дом получит всемирную известность… Наберу новую охрану… Анжелика вернется на свое место…

— Под стол? — звенящим голосом спросила красавица.

— Подумаем, — уклончиво ответил Цернциц.

— Никогда! Ты слышишь, Ванька! Никогда!

— Не надо так говорить, — тихо сказал Цернциц. — Никогда не произноси таких слов… Навсегда, никогда, ни за что, ни за какие деньги… Пустые слова. Жизнь смеется над ними и неизменно доказывает — все повторяется.

— Не слушай его, Каша! Он врет! — выкрикнула Анжелика, показав, что в гневе она становится еще более прекрасной. — Никогда в жизни! Ничего! Ни с кем! Не повторяется снова! Слышишь, Ванька! Ни за какие деньги ты не загонишь меня под стол!

— А я и пытаться не буду, — улыбнулся Цернциц. — Ты сама туда заберешься. Я приду в кабинет, а ты уж там, под столом. И будто ничего не было… Представляешь?