Смерть президента

— Где тебя носит?! — шепотом заорал Цернциц. — Президент на проводе.

— На чем-чем?

— Говори! — Цернциц протянул трубку. — Хохмить потом будешь, когда получишь свою поганую амнистию!

Пыёлдин взял трубку, повертел ее перед глазами, словно бы удивляясь непривычному предмету, поднес к уху, послушал, не доносится ли оттуда каких звуков.

— Алле! — Слово это получилось у него громче, чем следовало, и уже по этому можно было догадаться о его волнении. Он сел в кресло, закинул ногу на ногу, подмигнул Анжелике, которая расположилась рядом. Этими несложными движениями он старался придать себе уверенности. — Пыёлдин слушает, — сказал он несколько игриво. — С кем говорю?

— С президентом говоришь, — прозвучал в трубку грубоватый, напористый голос. Да, на том конце провода действительно был президент, всемогущий Боб-Шмоб, и у Пыёлдина на этот счет сразу отпали всякие сомнения, если таковые и были. И едва он услышал этот голос, как сразу успокоился, более того, появилось желание дерзить и говорить непристойности.

— Очень рад! — отозвался Пыёлдин. — Признаться, первый раз говорю с президентом.

— Я с тобой тоже, — прогудело из трубки.

— Ха! Значит, нам обоим крепко повезло!

— Не знаю, не знаю, — протянул президент. — Мне тут доложили, что тебе уже недостаточно денег, у тебя другие аппетиты появились…

— Правильно доложили.

— Чего же ты хочешь?

— Амнистию.

— Не понял?

— Да все ты понял! — сорвался Пыёлдин. — Не надо мне мозги пудрить! И дурить меня не надо. Я прекрасно понимаю, что стоит нам взлететь на вертолете, как его собьют над ближайшей поляной в ближайшем лесу. Переловят, перестреляют, некоторых там же на суках и вздернут. Не надо!

— Так, — прогудело из трубки, и на этот раз Пыёлдин явственно уловил холод, по его шкуре пробежал озноб, но он уже не мог остановиться, не имел права сбавлять тон.

— Все участники операции должны быть амнистированы президентским указом.

— Но это невозможно. — Боб-Шмоб, видимо, прикрыв трубку рукой, советовался с кем-то.

— Почему? — спросил Пыёлдин. Он хорошо помнил закон, который открыл ему сокамерник, какой-то профессор, сидевший за безнравственные отношения с юной студенткой. Закон гласил примерно следующее: многословные вопросы проще, потому что в них всегда присутствует ответ. Гораздо труднее отвечать на вопросы простые, примитивные, почти глупые. Невозможно слукавить, когда спрашивают «Где?», когда спрашивают «Когда?», когда спрашивают «С кем?». Поэтому, когда была возможность, Пыёлдин задавал вопросы предельно простые. И не потому, что постоянно помнил об этом законе, просто такой он был, этот Пыёлдин. И спросив у Боба-Шмоба «Почему?», он и сам не заметил, как поставил того в затруднительное положение.

— Амнистия — это, видишь ли… Длительный процесс. Это не одноразовое решение. Опять же, через Думу его надо протащить, а это месяцы… А подготовка общественного мнения…

— Слушай, Боб… Зачем мне все это знать? Может, нужна Дума, может, она вовсе и не нужна… Каждый час я буду сбрасывать вниз по одному человеку. А вы там, внизу, их отлавливайте. Но и это не будет продолжаться слишком долго, завтра я начну сбрасывать уже по пять, по десять человек каждый час. Усек?

— Я должен посоветоваться… Если ты думаешь, что в моей власти все решить самому…

— Советуйся, — великодушно разрешил Пыёлдин, несколько бесцеремонно перебив президента. — Только не слишком долго. А то люди делают свои выводы.

— О чем?

— О дееспособности президента. О том, как печется он о жизни граждан, избирателей… Я слышал, там, у вас, на земле, выборы намечаются, кандидаты на твою должность появились…

— Появились, — с досадой произнес президент. — Путается, понимаешь, под ногами мелочь пузатая… Претенденты! Смех, да и только.

— Ладно, меня нечего убеждать. Ты миллионы убеди. Те самые миллионы, которые скоро к урнам толпами пойдут… А претенденты… Гори они синим пламенем! Претендентом может стать каждый, кому не лень.

— Каждый? — усмехнулся Боб-Шмоб. — И ты тоже?

— А почему бы и нет?

— Только тебя и не хватало в этой компании.

— Если дело за этим — исправим! — Пыёлдина понесло, и он уже не мог остановиться. Дерзить, ерничать, бросать вызов — это было обычной его манерой при допросах, при задержаниях, при вечерних беседах в камерах, на нарах. И вот так просто отказаться от этой многолетней привычки было для него невозможно. Пусть принимают таким, каков есть.

— Давай, дорогой… Исправляй положение, — проворчал Боб-Шмоб. — На тебя вся надежда.

— А как насчет амнистии?

— Будем думать.

— Думайте, ребята, думайте… Только не затягивайте. Человеческие жизни на кону. А какие тут люди! Столпы рыночных отношений, опора нового порядка…

— Знаю, — коротко бросил Боб-Шмоб. — Список всех заложников у меня перед глазами. Повторяю — будем думать.

— О том, как выкурить нас отсюда?

— И об этом тоже.

— Не надо вам об этом… Не советую. Я ведь того… Бываю обидчивым.