Смерть считать недействительной

— Значит, не сами… А как вы пристрелили двух трусов?

Ася удивленно посмотрела на своего неожиданного следователя и строго сказала:

— Я никого не расстреливала.

— То есть как — никого? Но вы заставляли кого-то идти в атаку?

— Не то чтобы заставляла… Я просто сказала одному, который лежал в окопе, чтобы он встал: пора уже. Но только я в него не стреляла…

— А что же?

— Ну, я сказала ему. Он встал. Встал и стоит. Я тогда, кажется, подтолкнула его. Знаете, я очень рассердилась.

Сергей с воодушевлением рассказывал нам обо всей этой беседе с Асей Бабкиной.

— Я ей задаю вопрос: «Ася, а как вы летчика вытаскивали?» А она отвечает: «Я сказала одному бойцу: „Пойдемте вместе, он, наверно, тяжелый“. Ну, пошли». — «Это что же, — спрашиваю, — ночью было? Немцы не видали вас, не обстреливали?» — «Нет, они стреляли. Но только я маленькая, в меня попасть трудно». — «И кто же тащил летчика — вы или боец?» — «Я. Потому что мне показалось, ему так больше нравится». — «А самолет подожгли? Или разоружили?» — «Разоружила, конечно». — «Однако! Как это у вас достало сил тащить на себе и летчика и спаренную установку?!» (Мне, ребята, и в голову не пришло, что она не знает про то, что пулеметы на самолетах спаривают!) А она говорит: «Так там же ничего тяжелого не было, только один пистолет летчика в кабине валялся. Какая спаренная установка?» Я рассмеялся, спрашиваю: «Асенька, сколько вам лет?» А она вдруг разобиделась: «Все, — говорит, — меня про это спрашивают. Не маленькая уже! Сколько есть, столько и есть!»

…А написал Сергей про Асин подвиг как раз весьма и весьма посредственно. Тем не менее мы хвалили его на редакционной летучке от всего сердца, и, честное слово, никому из нас не казалось, что мы кривим душой. Узнав, что Ася не сама вытащила из боя противотанковое орудие, редактор рассердился и отпустил Сергею на корреспонденцию о ней всего девяносто строк. Представляете, каково Сергею было уложить все свои чувства к будущей жене в жалкие полторы странички на машинке!

1941

Лева Семиверх

Служил в числе других связных при штабе нашей дивизии красноармеец Н-ского полка Лёва Семиверх, и я не мог бы назвать лучшего связного, если б не одно обстоятельство: Лева совершенно не умел обращаться со своим конем. А что это за связной, которому конь — помеха!

Впрочем, причины этого были понятны. Всю жизнь он провел в типографии и, чувствовалось, отдавал себя без остатка своей работе наборщика-акцидентщика. С какой радостью рассказывал он каждому, кто соглашался слушать, об особенностях шрифтов, о принципах выделения текста на афише, о том, как компоновать титульный лист книги…

— Ну что тебе от меня нужно, мучение ты мое? — негромко и грустно спрашивал Семиверх своего коварного зверя — желтоглазую кобылу Стрелку — в те редкие минуты, когда она все же терпела его: если он задавал ей корм или пускал на пастбище.

Но даже и в эти минуты Стрелка не удостаивала его взглядом, и Семиверх укоризненно вздыхал.

В обязанности связного, как известно, входит знать все, что касается размещения своей части. Но если связной попадает в чужой полк, то он там плутает, как и всякий другой. И только для Левы не существовало разделения на свой и чужие полки в дивизии: всё для него было своим. Он знал в дивизии всех офицеров до единого — и по фамилиям и в лицо. Из-за этого, кстати, отдел кадров не раз старался переманить его от нас. Он знал, почему, когда всюду злятся, что опять на завтрак и на обед все та же нескончаемая «шрапнель», в саперном батальоне в ус не дуют: саперы разведали три ямы с чудесным картофелем. Он знал, отчего командир шестой роты капитан Ивлев начал без всякой нужды в разведку ходить или вылезет на бруствер и рассматривает немцев в бинокль, как будто с сегодняшнего утра до них уже перестало быть только сто восемьдесят метров! Ивлев на днях получил письмо, и хоть он никому не рассказывал, что было в том письме, но Лева знал точно: ему писала жена, что бросает его.

Он знал все обо всех, хотя не был ни пронырливым, ни назойливым. Просто он ничего не пропускал мимо ушей и глаз и всегда все сопоставлял. Такой человек в штабе незаменим, особенно для оперативного отделения.

Связные подчинялись непосредственно мне, и, когда выдавалась минута посвободнее, я уходил к ним из блиндажа отделения, где непрестанно грохотала разбитая пишущая машинка «Яналиф», трещал телефон и за четверо суток кряду отсыпался, храпя, мой второй помощник.

— К нам, товарищ майор? — встречал меня Лева Семиверх, как гостеприимный хозяин, хотя ему еще не было ясно, не пришел ли я, чтобы приказать что-нибудь. — Может быть, чайку вскипятить? Или хотите «козла забить»?

Но голова и так разламывалась от стука — нет уж, бог с ним, с домино! Просто хорошо посидеть без дела. Посушить портянки, подремать.

Лева присаживался рядом и внимательно, снизу вверх, смотрел на меня печальными, чуть косившими глазами, окруженными паутиной частых мелких морщинок.