Смерть считать недействительной

Ну так вот… Получил тогда взвод Терентьева задачу: восстановить под Самбеком участок постоянной связи. Объяснять вам, что такое задержка со связью, не стану, сами понимаете. Хотя фундаментальная связь тянется из тыла и тянут ее тыловики же, но проволочка с нею может стоить жизни тысячам фронтовиков… А в дополнение к создавшейся обстановке еще такой момент: что ни сотня метров отвоеванной территории, то километр обхода вокруг минного поля…

Досталось Терентьеву рыть очередную яму для столба на самой вершине кургана. Обзор с кургана — вся степь видна. И увидал он оттуда то самое, что я потом с самолета, — я с ним разговаривал после, он мне именно так и объяснил. И непереносимо тяжко ему стало. За все: и за муки родной земли, и за то, что он до сих пор ни одного фашиста сам не уничтожил — мы ж «тыловики»! А еще — это я вам не с его слов расскажу — сам испытал… там сквозь запах трупов и пороховой гари такой горький и свежий запах чебреца пробивался, что с ума сводил… И пришел Терентьев к командиру взвода и доложил: «Разрешите, товарищ техник-лейтенант, для сокращения времени минные поля не обходить. А так — прямиком провод тянуть!»

Посмотрел командир взвода Терентьеву в глаза: рехнулся, что ли, солдат? Но только увидел, что нет. Черными, как степь, — рассказывал мне потом, — глаза у Терентьева стали, а они ведь, казалось, никогда без смешинки не жили. И разрешил ему техник-лейтенант. Потому что был старым солдатом и понимал цену связи — знал, что еще неизвестно, что дороже на войне: артиллерию подтянуть поближе к врагу или же линию связи наступающему дать!

И пошел Терентьев через минное поле. Напрямик…

Ступает шаг — и осматривается: не задел ли где проводом за какой-нибудь бугорок; смерть ведь и сзади умеет нападать. Еще шаг ступает — еще раз осматривается. А сердце колотится так, что иной раз просто-таки не пускает следующий шаг сделать. Чтобы легче ступать было, он босиком шел, сапоги снял. Но все равно ноги как пудовые. И чем ближе к краю поля, тем еще тяжелее становятся, совсем не слушаются…

Я перебил Зуева:

— Но вы же сказали, что он по своей собственной инициативе предпринял этот рейс?

— Что ж из этого? — возразил Зуев. — Он и не раскаивался. Но сердцу не прикажешь не колотиться… Даже больше вам скажу. Когда он прошел уже почти все поле — оставалось метров семьдесят, — он вдруг заметил, что товарищи, которые ждут его, ничего как будто не делают: так за него боятся. И он как закричит на них: «Что вы на меня уставились? Цирк вам тут, что ли? Кто за вас будет столбы ставить?! Лодыри!»

Как барышня истеричная, разорался: нервы… Но, конечно, зря, потому что столбы они уже все поставили: ему из ложбинки просто не было видно. Разве ему одному не терпелось скорее дать фронту линию?..

Мне было чертовски обидно, что только с чужих слов я смог записать обстоятельства подвига Терентьева. Сам Терентьев, оказалось, был уже демобилизован из армии по ранению.

Зуев заметил мое огорчение.

— А почему вам обязательно нужен именно этот боевой эпизод? Ведь я мог бы рассказать десятки других, и не менее героичных, причем люди по-прежнему живы-здоровы и с ними можно познакомиться когда угодно.

Хотя относительная неудача с Терентьевым несколько опечалила меня, зато меня обрадовало, что изменилось наконец отношение Зуева к цели моего приезда. Если я не ошибался, конечно. Потому что вначале мне определенно показалось, что он ставит под сомнение целесообразность моей командировки в батальон.

Я не стал держать в тайне свое удовлетворение по этому поводу.

Зуев посмотрел на меня серьезно, чуть-чуть помедлил с ответом, а затем раздумчиво произнес:

— Что ж, вы, пожалуй, правы. Когда я узнал, что вы специально присланы самолетом из Москвы, чтобы только собрать живые подробности случая с Терентьевым, я подумал: а хватит ли нам самолетов, чтобы посылать ко всем Терентьевым? Впрочем, — и, может быть, я даже не сумею вам объяснить, в какой связи одно находится с другим, — но после того как я вспомнил один разговор со своей квартирной хозяйкой, — он тоже произошел на днях, — я понял: нет, командование право, не пожалев прислать самолета, чтобы разузнать о Терентьеве что только можно. Действительно, чересчур мы скромничаем! А надо неустанно рассказывать о таких людях, как Терентьев, всему миру. И думать о них надо почаще: чтобы, с одной стороны, не слишком зазнаваться, когда сотворишь всего-навсего какую-нибудь малость, а с другой — чтобы не стесняться знать себе правильную цену.

— А что это за разговор с квартирной хозяйкой у вас произошел?