Смерть сердца

Анне обреченно пришлось признать, что она наконец-то это сказала. С безмерным спокойствием она взглянула на себя в зеркало. Тем временем майор Брутт, прислонившись к каминной полке, изучал стеклянную, похожую на лодку вазу с розами, аромат которых уже некоторое время не давал ему покоя. Он благоговейно вдавил самый кончик пальца в мягкость пунцовых лепестков, а затем, нагнувшись, старательно их понюхал. Этим театральным и для него несколько неестественным движением он дал понять, что знает: он оказался там, куда она, возможно, не хотела бы его пускать, – за закрытой дверью, в роли всеми позабытого посыльного, ждущего ответа, которого может и не быть. Замешательство, почтение, готовность печалиться или подставлять плечо читались в каждой линии его тела. Он был бы и рад сдвинуться с места, скажи она хоть слово. Не в его обычае было замечать цветы или хоть какие мелочи в обстановке, но теперь, раз уж он выказал розам столько внимания, ему пришлось вступить с ними в несколько натянутые отношения. Он снова потыкал в них пальцем и спросил:

– Цветы, наверное, из-за города?

– Да. А ваши прелестные гвоздики как раз накануне увяли.

А может быть, он не улавливает какого-то намека, может, Анна специально подвела все к тому, чтобы он мог без обиняков спросить: слушайте, что все-таки произошло? Куда все подевалось? Почему вы не миссис Пиджен? Ведь вы – по-прежнему вы, да и он вроде по-прежнему на себя похож. Вы оба ведь вполне устраивали вас обоих. Вы – по-прежнему вы, так что же с тех пор изменилось?

Он посмотрел на нее, но ситуация была такой щекотливой, что у него – чуть ли не впервые – забегали глаза. Он посмотрел на нее и обнаружил, что она на него не смотрит. Вместо этого она вытащила из сумочки носовой платок и высморкалась – быстро и деловито. Если Анна когда и выказывала нерешительность, то сейчас – пряча платок обратно в сумку. Она сказала:

– Я не была бы такой дрянью, если бы Пиджен не вбил мне это в голову.

– Дорогая моя девочка!..

– Ну да, так оно и есть, и все так считают. Даже этот отвратительный сопляк Эдди позвонил мне во время обеда, чтобы сообщить, как дурно я обращаюсь с Порцией.

– Боже правый!

– Вам ведь Эдди не нравится, да?

– Ну, у нас с ним мало общего. Но послушайте, я хочу сказать, что…

– Роберту до меня и дела не было, – с улыбкой прервала его Анна. – А вы не знали? Ему до меня не было никакого дела. Ничего, в общем-то, не случилась, я не разбила ему сердце. И при всех обстоятельствах – теперь-то вы понимаете, что это были за обстоятельства, – мы вряд ли могли пожениться.

Он пробормотал:

– Наверное, оно все и к лучшему.

– Разумеется, – снова улыбнулась Анна.

Он быстро отозвался:

– Разумеется. – И оглядел элегантную комнату.

– Но что-то я перескакиваю с одного на другое, – с величайшей непринужденностью продолжала она. – На самом деле, не так уж и важно, что там было в прошлом, я просто хочу, чтобы насчет нас с Робертом не оставалось никакого недопонимания. Нет, если я сегодня слегка взвинчена, так это из-за того, что совершенно посторонний юноша позвонил мне посреди обеда и сообщил, что Порция несчастна. А мне-то что делать? Сами знаете, какая она тихая; ей, наверное, совсем уже несладко пришлось, раз она взяла и пожаловалась чужому человеку. Эдди, правда, очень дотошный.

– С вашего позволения, – сказал майор Брутт, – это просто неслыханно, чудовищная наглость с его стороны. И это еще мягко сказано. Должен признать, сам я никогда…

– Этот юный негодяй всем дерзит, – сказала она, задумчиво барабаня по каминной полке. – Но я беспокоюсь за Порцию. Это так на нее не похоже. Майор Брутт, вы неплохо знаете нас как семью – как по-вашему, Порция счастлива?

– Конечно, не стоит забывать, что бедный ребенок только что потерял мать, а так у меня и в мыслях ничего другого не было. Мне казалось, что она у вас прижилась, как будто здесь и выросла. Для девочки-то жизнь у нее идеальная.

– Или вы просто очень хорошо обо всем думаете? Конечно, мы даем ей больше свободы, чем положено шестнадцатилетним девочкам, но нам казалось, что она уже для этого достаточно взрослая – она ведь заботилась о матери. Теперь я понимаю, что девочкам надо еще повзрослеть, прежде чем они самостоятельно смогут выбирать себе друзей – особенно среди юношей.

– Хотите сказать, что этот юнец был слишком назойлив?

– Похоже на то. Конечно, я-то во всем виню себя. Он у нас часто бывал – ему одиноко, и мы старались его подбодрить. Но в остальном, по-моему, Порции зимой жилось здесь очень счастливо. Она вроде как освоилась. Но вы сами знаете, потом она уехала к морю, и вот там-то, боюсь, все и пошло насмарку. Моя старая гувернантка – просто ангел, но от ее детей многого ждать не приходится, и они как раз могли чем-то огорчить Порцию. Она сама не своя, с тех пор как вернулась. Даже наша экономка это заметила. Порция уже не такая застенчивая, но и не такая порывистая. Нет, все-таки зря мы устроили эти каникулы, взяли и уехали, пока она у нас осваивалась. Слишком рано, очень глупо мы сдернули ее с места. Но Томас нуждался в отпуске, зимой ему на работе нелегко пришлось.