Смерть старателя

– Отец, это же четверть лимона баксов за сезон, можно новый экскаватор купить.

– Сашка парень хороший, не спорю, но податлив на сладкое. Помяни мое слово, плохо кончит. Поэтому – верни.

– Дело не только в деньгах. Где поддержки искать? Осенью ингуши всех старателей в Ягоднинском районе подмяли, обложили оброком. Председатель артели «Заря» отказался платить золотом, у него два бульдозера сожгли, сторожа на базе покалечили. Я думаю, лучше под группировку Кнехта уйти, с ним задружить.

– Шакалы! Ладно, я в мае приеду и сразу переговорю с Ахметшаховым. Помнишь, рассказывал тебе про этого фээсбэшника. Он теперь в Магадане при большой должности. Сразу всё выясню.

На веранду заглянула Мария Осипова. Цукан предлагал ей не раз зарегистрироваться, сменить фамилию, а она отказалась, с привычными шутками-прибаутками: «Знаю я вас, казаков. Возьмешь в полон, свободы лишишь, и будешь погонять, как сидорову козу». И он отступился, удивляясь такой нелогичности. Пересказал Ивану байку, как бригадир Журавлев едва с бабенкой сошелся, она тут же задергала – пойдем в ЗАГС. Объяснял, доказывал, что две дочки взрослые и у нее сын, случись помереть ненароком, начнутся раздоры, и так его женитьбой допекла, что сбежал старатель, бросив пожитки.

– Аркаша, сворачивай планерку. Блинцы остывают… – Мария, слегка располневшая за последние годы, но не потерявшая привлекательности, словно в балетном танце скользила от кухни к веранде. – Ваня, варенье попробуй, сметанка свежая.

Ивану вскоре казалось, что никогда не ел таких ажурных блинцов. Осилил с десяток, вскинул вверх большой палец, похвалил искренне, после чего Мария расплылась в улыбке.

– Отец твой один скушал и всё молчком.

– Не обманывай, Маша. Я два съел. А уж как хвалил за тушеную рыбу, так ты не помнишь.

Эта шутливая перебранка и запах моря, и буйная апрельская зелень – всё настраивало на праздничное настроение.

– А что у тебя, Ваня, с невестой?

– Да, скажи нам, когда я внуков увижу?

Иван кратко рассказал про Ольгу Нарецкую, под удивленную переглядку отца и Марии, потому что над всей этой трехлетней историей висело простое, житейское: а что дальше? Ответить не получалось, как бы он ни старался.

– Бог рассудит, – неожиданно сказала Мария. Явно сочувствуя этой нелепице.

– Бог то бог, да сам не будь плох, – тут же откликнулся Аркадий. Он не укорял сына, но и не понимал. И сожалел, что внуков ему в скором времени не тетешкать на берегу Черного моря. И вдруг хрипловато, при этом попадая в тональность, запел: «Парней так много холостых, а я люблю женатого…» Мария тут же подхватила, подлаживаясь под его голос, и так это ладненько получилось, что Иван невольно распустил морщины на переносице, заулыбался, сожалея, что не знает слов этой простенькой песни.

Сезон окрыли в апреле на заранее подготовленном полигоне. По ночам намораживало лед вокруг гидровашгердов[1], а Малявину не терпелось отладить новую технологию подачи песков и промывки с помощью пульпы, подаваемой под давлением. Дополнительно грели круглые сутки воду в большом бойлере, дело того стоило. «У нас каждый день в сезон на миллион тянет», – повторял он старателям, ломая их возражения.

Горный мастер, механик и заместитель в одном лице Петруша Никишов, ставший теперь Петром Семеновичем, мотался по трем участкам на стареньких «жигулях» с утра и до позднего вечера, поправляя процесс, дотошно записывая в свой пухлый ежедневник, каждую мелочь, будь то порванный шланг или размочаленный сальник. Только старожилы, работавшие на участке «Игумен» с восьмидесятых годов, называли его дружески Петруша. Таких оставалось семь человек, на них опирался раньше Цукан, поощряя зарплатой. Теперь их въедливые замечания выслушивал председатель артели «Игумен» Иван Малявин, хлебнувший по полной в первый год своего председательства. Он и представить не мог, какая прорва вопросов возникает в артели на трех участках, где трудится без малого девяносто человек, а объем оборотных средств более ста миллионов.

– А начинал с восьми тысяч, которые остались после реформы, – удивлялся Цукан, вспоминая то суматошное лето девяносто первого года. – Потом, когда разорили прииск «Тенька», ко мне пришли работяги целой толпой во главе с главным механиком. Стали уговаривать, чтобы взял на артельный баланс весь прииск. Я им отказал: техника старая, что-то и вовсе в «калашном» ряду вдоль забора… Но потом пришли их жены. И пошел стон и вой: угля нет, электричество с перебоями, встанет котельная – и тогда поселку хана, семьи забомжуют, мужики и так пьют горькую.

– Спаси, ради Христа, Федорыч…

Не выдержал я, согласился, хоть и негодовал на себя самого. Правда, заставил каждого подписать Договор, тыкая носом в пункт, что при нарушении трудовой дисциплины, употреблении спиртных напитков – сразу увольнение без сохранения заработка.

– Ты прямо деспот, Аркадий Федорович! – попытался елозить приисковый рабочий Ложков.

– Свободен! – Я тут же жестко поставил его на место. – Лентяйства и пьянства не потерплю. Кто в себе не уверен, лучше не пробуйте.

Сразу часть на попятную…