Её любовью оказалась скрытая лесбиянка−супермодель Томасина Вэнт, которая столкнула её с подиума шесть месяцев назад из-за мотивации, которая становилась все сложнее и сложнее по мере того, как Лора больше узнавала о немке и пыталась понять её планы на постмодельную жизнь. «За тридцать» подкрадывалось к ней как сороконожка, которая казалась маленькой и медлительной, пока не подползла вплотную и модель не начала пытаться ее обогнать. А Томасина не хотела остаться в памяти у всех как просто наследница, одаренная деньгами тех, кто жил и умер задолго до нее. Она хотела оставить свой след, и Лоре привиделось в этом умасливание эго, так свойственное богатеям, и в то же время она чувствовала горечь от того, что деньги и красота Томасины позволили ей сделать гораздо больше, чем Лора надеялась сделать сама.
Родом из бедной страны, расположенной посреди одного из богатейших континентов мира, и живя за счет бедного класса, Томазина хотела сделать что−то, что было в ее власти. Будь она фермером, она бы научила их возделывать землю. Если бы она была водопроводчиком, она бы провела в трущобы пресную воду. Но она была моделью, и поэтому она хотела помочь красивым, бедным девушкам стать красивыми, богатыми.
— Они не просто бедные, — сказала Руби. — Их заставляют заниматься проституцией, когда им исполняется только двенадцать. В интернете на порно сайтах сплошь девушки из Восточной Европы и больше всего из Восточной Германии.
— Ты говоришь о куче дерьма, о котором ничего не знаешь.
— А что ты делаешь? Почему бы тебе самой не узнать обо всем этом, прежде чем осуждать? Потому что Томми кого−то разозлила? Она рассказывала мне, что есть девушки, которых она вытащила и из более ужасных ситуаций. Однажды была четырнадцатилетняя, которую купили три брата…
— И что она с ними делала? — Лора прервала Рубин рассказ, чтобы избежать кровавых подробностей, которые не должны были мешать ей спать по ночам.
— Она приводила их в безопасные дома, вроде монастырей, и пыталась устроить так, чтобы они получили здесь работу. Но были люди, которые не хотели, чтобы она это делала, потому что они загребали кучу денег, хватая девочек с ферм и по дороге в школу.
— Ты рассказала все это копам?
— Конечно.
На секунду Лора успокоилась. Возможно, на две. Затем поняла, что копы не собираются ничего предпринимать, основываясь на разглагольствовании обвиняемого дизайнера, а самым заветным желанием дяди Грэхэма было вытащить Руби и перейти к следующему оплачиваемому часу. Может быть, и у Лоры это должно быть самым главным желанием. Может быть, ей просто вернуться к чертежному столу, сделать свою работу, и позволить попыткам Томасины изменить всю ее плохую прессу умереть вместе с ней.
— Вернешься в выставочный зал? Корки будет просто в шоке.
— Да уж. Зато хоть чем−то занят.
— Что−нибудь еще хочешь мне рассказать?
— Да вроде в голову ничего не приходит. Но я обещаю, что, если задашь мне другой вопрос, и я смогу на него ответить, я это сделаю. И сразу. И ничего не упуская.
— Хорошо, иди. Я устала.
Они обнялись, и Руби побежала к Бродвею. Лора направилась в офис на 40−й улице, думая, что, возможно, она будет работать над подготовкой осенней или весенней коллекции. Она прошла мимо клерков, затянутых в старомодные ткани, в окнах, словно зажатых в бутерброд. Шла по теневой стороне тротуара, обходя трещины в асфальте, как ребенок, мешая всем спешить по своим делам. Лора не торопилась, у нее было кое−что на ее уме, и это было перекраивание созданной ею теории.
Если верить Руби — а она не настолько слепа и глупа, чтобы отмахнуться от романа Томасины с Бобом, если есть хоть малейшая вероятность того, что это произошло, — то послание означало нечто совершенно иное, чем Лора думала.
Если опустить очевидный романтический подтекст «Фасолинки», то «я скучал по тебе» становится не более чем сожалением о пропущенной встречи. Это может означать и пропущенную встречу в «Marlene X» или еще где−то, не обязательно романтического толка.
«