Смерть титана. В.И. Ленин

Но хватит желчно-горьких размышлений! Впереди спасительный для его здоровья климат Сухума, море, находящееся в перманентной борьбе с сушей, фрукты, кислое грузинское вино, которое так любит его немногословный оппонент Сталин. Тут же по неверной смежности ассоциаций Троцкий вспомнил, как не терпел ни малейшей пошлости Ленин. Иногда отдельные, случайно вырвавшиеся замечания Калинина, Ворошилова, Сталина, Рыкова заставляли Ленина тревожно настораживаться. Откуда это? Из какой трубы это прет? Если пошлость прорывалась наружу, например, у Сталина, то Ленин, не поднимая низко склоненной над бумагой головы, чуть-чуть поводил по сторонам глазами, как бы проверяя, почувствовал ли еще кто другой невыносимость сказанного. Эти сценки до шизофренической отчетливости вставали перед ним под перекличку колес. Горьковато думалось: раньше они стеснялись не только Ленина — и его, Троцкого, стеснялись, между прочим и себя. Распоясались, пока хозяин болеет. Спасительные и великие слова «временные трудности».

Путешествие в иной климат было само по себе длинным — через Центральную Россию, через Малороссию, Баку, Тифлис, Батум. Здесь было время подумать и вспомнить. Его собственная болезнь обострила восприятие прошлого, иногда ему было жалко себя, своей неловкости, иногда болтливости. В этом случае он спрашивал себя: «Зачем?» Припоминались собственные ошибки. В глубине души и несмотря на свою самонадеянность, он понимал, что Сталин его переигрывает.

Снова и снова Троцкий выстраивает цепь последних событий. Как всё досадно стягивается против него…

Какая грустная чертовщина приходит на ум при виде печального российского пейзажа под монотонный стук колес медленно прорывающегося через заносы поезда. Определенно наше Отечество не Европа. А ведь это везут человека, который командует всеми железными дорогами России. Как же идут тогда обычные поезда? Нет, единственное достоинство у русского поезда — это то, что хорошо думается и вспоминается под стук колес.

Во время тех прошлогодних, мартовских, переговоров Троцкий, который уже давно не верил Каменеву, раздумывал: знает ли об этой инициативе Каменева Сталин? Каменев уверял, что нет, не знает, но он, Каменев, располагая безусловной поддержкой Зиновьева, обещает склонить генсека к разумному компромиссному решению. Об этом генсеке Троцкий слышать не мог, у него сразу поднималась температура и начинался кашель. Но Троцкий, кажется, не из тех людей, которые пойдут на любое соглашение ради собственной выгоды. Старость порой делает людей конформистами, но он-то не таков. Вдобавок ко всему у него, опытного переговорщика; тут еще закралась мысль: а не проверка ли это его, Троцкого, на лояльность к Ленину? Если он скажет, что готов к неактивному сотрудничеству, и потом это станет известно Ленину — Троцкий лишится его поддержки. Не подослан ли к нему Каменев со специальным заданием?

Он далеко не так прост, как этим триумвиратчикам хотелось бы. В конечном итоге «бунт» Троцкого — лишь его стремление не погубить демократию в партии, избегнуть сталинской прямолинейности в решении кадровых и экономических вопросов. Почему Сталин должен расставлять в партии только своих людей и подельников, а куда же денет он, Троцкий, своих соратников, людей, по настрою и интеллигентным привычкам близких ему? Тем более, что именно против сталинского прямоствольного духа направлены все последние статьи Ленина, а статья «Как нам реорганизовать Рабкрин» и примыкающая к ней «Лучше меньше, да лучше» — непосредственно и лично против Сталина, возглавлявшего эту самую Рабоче-крестьянскую инспекцию. Убийственные в статьях были пассажи: «Будем говорить прямо. Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать». Или: «…со стороны наркома Рабкрина и его коллегии (а также в соответствующих случаях и со стороны нашего Секретариата ЦК) потребуется не один год упорной работы над тем, чтобы правильным образом организовать свой наркомат и его работу совместно с ЦКК».

Поэтому во время памятного мартовского разговора он, Троцкий, предложил Каменеву жесткое условие, внешне чрезвычайно, до чертиков принципиальное — соглашение возможно только на условии выполнения ленинских предложений, содержащихся в статьях и письмах последней поры. По зубам ли это окажется трем интриганам, чувствующим, что земля может и уйти у них из-под ног?

Но, ах, ах, в этом предложении заключена некоторая этическая тонкость. Вспоминая об этой минуте, Троцкий всегда испытывает определенную неловкость, как человек, за обедом объевшийся десертом.