Смерть титана. В.И. Ленин

Только одной социальной свободы, оказывается, недостаточно, чтобы начать думать об общей идее и общем деле. У мужичка свои заботы и свои труды, и он ни с кем просто так, за обещание, ни своим хлебушком, ни своим молочком не хочет делиться. За века он привык, что при любом раскладе его обманут и на его горбе выедут. Рабочий, даже сознательный, тоже не хочет работать за двоих и при этом не иметь хлеба и зимой дров. Но хлеб и дрова на заводе и фабрике не делают. Мы, конечно, со временем, при коммунизме, соорудим из золота роскошные отхожие места, но пока нет ни хлеба в городах, ни этого проклятого золота, чтобы этот хлеб купить. Приходится залезать в священные закрома церкви. Это был последний богатый собственник, и не раскошелившийся, в России.

По логике, может быть, все и правильно, и в письмах и записочках грозно писал я о расстрелах саботажников и попов. Но понимают ли те, кто расстреливал и кого расстреливали, что на самом деле происходило и что они делали? И отнять жизнь, и погубить жизнь одинаково для человека противоестественно. А если я и был сокрушительно жесток, то ведь я был обязан накормить страну. За своих соратничков, за их глупость, за гонор и комчванство, за каждого «представителя», за каждого партийца, пролезшего порой в партию, чтобы иметь дозволенность на собственную предельную жестокость под маркой пролетарской революции — ах, этот сукин сын, недоучившийся пролетарий из гимназистов, писарей, семинаристов! — да, и за них я, конечно, отвечаю.

Но ведь к церкви власть всегда обращалась только в крайние для народа дни. И золото у монастырей Петр I отбирал, и колокола снимал. Хоть когда-нибудь церковь на это охотно шла? Наша-то передовая православная церковь призвала противодействовать правительственному декрету об отделении церкви от государства и школы и осудила заключение Брестского мира. Власть-то, конечно, от Бога, но лишь осенью девятнадцатого года патриарх Тихон посоветовал верующим «повиноваться в делах мирских».

Была ли в сердце моем ненависть к церкви? А может быть, напомнить, что Закон Божий и богословие были обязательными предметами не только в гимназиях, но и в высших учебных заведениях? Все это я учил, сдавал экзамены, понимал историческую, а подчас и нравственную ценность христианства, его созидательную роль в строительстве российского государства. Но ведь каждый должен быть и совершенно свободен, чтобы исповедовать какую угодно религию или не признавать никакой религии, то есть быть атеистом.

Речь, собственно, сейчас идет о голоде двадцать первого — двадцать второго годов в Поволжье и голоде в других районах страны. Хлебушек заграница давала только за золотишко. В это время и возникло движение среди трудящихся и низшего духовенства — ведь людям и есть хочется! — за изъятие для покупки этого хлеба части церковных ценностей. Совершенно не без этой «низовой инициативы» патриарх Тихон разрешил верующим использовать часть храмовых «драгоценных вещей» на помощь голодающим. Патриарх допускал «возможность духовенству и приходским советам с согласия общин верующих, на попечении которых находится храмовое имущество, использовать находящиеся во многих храмах драгоценные вещи, не имеющие богослужебного употребления (подвески в виде колец, цепей, браслеты, ожерелья и другие предметы, жертвуемые для украшения святых икон, золотой и серебряный лом), на помощь голодающим».

Когда советская власть принимала декрет об изъятии ценностей, мы ведь тоже не предполагали лишить церковь ни богатств, ни культовых предметов. Черным по белому в месячный срок предлагалось местным Советам «из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих всех религий по описям и договорам, изъятие которых не может существенно затронуть интересы самого культа, передать их в органы Наркомфина в специально назначенный фонд Центральной комиссии помощи голодающим». Но хотя постановление ВЦИК — оно, кстати, инициировано Троцким — и было согласовано с церковными властями, патриархат разослал конфиденциальное послание, которое не сделало атмосферу необходимых изъятий более спокойной.