Смерть титана. В.И. Ленин

Надо отдать должное позиции съезда в этом вопросе.

В своей послесъездовской брошюре «Шаг вперед, два шага назад», которую я писал вдогонку «критическим трудам» Мартова и Троцкого, я приводил такой пример:

«Не могу не вспомнить одного разговора моего на съезде с кем-то из делегатов «центра». «Какая тяжелая атмосфера царит у нас на съезде! — жаловался он мне. — Эта ожесточенная борьба, эта агитация друг против друга, эта резкая полемика, это нетоварищеское отношение!…» — «Какая прекрасная вещь — наш съезд! — отвечал я ему. — Открытая, свободная борьба. Мнения высказаны. Оттенки обрисовались. Группы наметились. Руки подняты. Решение принято. Этап пройден. Вперед! — вот это я понимаю. Это — жизнь. Это не то, что бесконечные, нудные интеллигентские словопрения, которые кончаются не потому, что люди решили вопрос, а просто потому, что устали говорить». Товарищ из «центра» смотрел на меня недоумевающими глазами и пожимал плечами. Мы говорили на разных языках».

Возможно, тогда, в молодости, я стремился что-то оставить и для истории. Старался записывать кое-какие события и тогда, когда раздражение и досада меня переполняли. Я должен был понять, прав ли я, или только неудовлетворенность толкает меня высказаться. Собственно, так возник своеобразный «мемуар»: «Как чуть не потухла «Искра». Я его уже цитировал. Но в сентябре 1903-го я пишу новый «Рассказ о II съезде РСДРП».

Сам текст начинается с почти лирической ноты. «Этот рассказ назначен только для личных знакомых, и потому чтение его без согласия автора (Ленина) равно чтению чужого письма». Но тем не менее до опубликования в январе 1904 года протоколов съезда мой рассказ был единственным партийным документом, освещавшим итоги II съезда и причины раскола. Потом некоторые положения этого рассказа нашли свое отражение и развитие в моей книге «Шаг вперед, два шага назад», к которой я уже, наверное, не буду обращаться.

Запуская тогда этот актуальный текст в наш большевистский «самиздат», я тем самым начал свою кампанию по разоблачению оппортунистической тактики меньшевиков. Они и после съезда продолжали шушукаться и интриговать, а я обо всем, что было и что случилось, — написал. Не надо лениться, не следует слишком уповать на приватные разговоры и сочувственные поддакивания. Надо садиться за стол и формулировать. А потом уже рассудят и товарищи, и история.

Но я продолжу свои соображения о Бунде.

Помнит ли читатель, что это слово фактически означало? А именно: «Всеобщий еврейский союз в Литве, Польше и России». Надо обратить внимание на предлог «в», здесь суть всей проблемы. Бунд был организован в 1897 году, объединял по преимуществу полупролетарские элементы еврейских ремесленников западных областей России. На I съезде РСДРП в марте 1898 года Бунд вошел в РСДРП. На II съезде бундовцы выступили с требованием признать Бунд единственным представителем еврейского пролетариата. С позиций сегодняшнего времени это все уже смешно и стоит дешевого фарса. Какое-то удивительное избранничество и стремление добыть счастье только для себя. А разве, в самом общем смысле, бывает индивидуальное счастье? Бунд — как представитель счастья, свободы, равенства и благосостояния всех еврейских рабочих? Это очень все не согласовывалось с моей мечтой о единой сплоченной партии, в которой растворились бы все обособления и кружки со своими основывающимися на личных симпатиях и антипатиях отношениями, о партии, в которой не было бы никаких искусственных перегородок, в том числе и национальных.

Я легкомысленно думал, что если Бунд войдет в партию и сохранит свою автономию в чисто национальных делах, ему, несомненно, придется идти в ногу с партией. А Бунд и его мудрецы хотели сохранить за собой полную самостоятельность во всех политических вопросах, они говорили о своей особой от РСДРП политической партии.

Главным противником бундовского федерализма был я. Именно Бунд, блокируясь с неустойчивыми искровцами, со сторонниками «экономизма», смазал картину съезда. После того как съезд отверг бундовский организационный национализм, Бунд вышел из партии. Но вот что у меня в «Рассказе»… Хотя стоит предварительно заметить: съезд-то был (не по значению, а по своему составу) небольшим — 42 в начале, а позже 43 человека с правом решающего голоса, да 14 с совещательными голосами. Поэтому 5 бундовских голосов часто делали погоду.

Все хорошо знают, что серьезная сшибка на съезде произошла из-за формулировки пункта 1 устава. Здесь были и причины, и повод моего расхождения со старым другом Мартовым. Он, конечно, был человеком кристально честным и искренним, тем не менее мы по-разному формулировали, что значит гореть для революции.

Владимир Ульянов: «Членом партии считается всякий, поддерживающий партию, как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций».

Мартов: «…работой под контролем и руководством одной из партийных организаций».