Смерть титана. В.И. Ленин

Много было хорошего в Париже, и в отношениях с Н. К., в одной из наших последних бесед она мне сказала, что я ей стала дорога и близка лишь недавно. А я ее полюбила почти с первого знакомства. По отношению к товарищам в ней есть какая-то особая чарующая мягкость и надежность. В Париже я очень любила приходить к ней, сидеть у нее в комнате. Бывало, сядешь около ее стола — сначала говоришь о делах, а потом засиживаешься, и утомляешь ее. Тебя я в то время боялась пуще огня. Хочется увидеть тебя, но лучше, кажется, умерла бы на месте, чем войти к тебе, а когда ты почему-либо заходил в комнату Н. К., я сразу терялась и глупела. Всегда удивлялась и завидовала смелости других, которые прямо заходили к тебе, говорили с тобой. Только в Лонжюмо и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе. Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил. Во-первых, твое лицо так оживляется, и, во-вторых, удобно было смотреть, потому что ты в этот момент ничего не замечал…»

Переживем это прекрасное письмо и возвратимся к такой выразительной реплике Сталина в разговоре с Н. К. Крупской.

Отдельные непроверенные данные говорят, что сказано было круче: «Мы найдем Владимиру Ильичу новую вдову». Или это было сказано по поводу некоторых активных выступлений Крупской после смерти Ленина? Но тот знаменательный декабрьский разговор подействовал на Надежду Константиновну не живительным образом. Мария Ильинична, сестра Владимира Ильича, в своих, до нашего времени не публиковавшихся, воспоминаниях писала: «Разговор этот чрезвычайно взволновал Крупскую, нервы которой были натянуты до предела, она была не похожа на себя, рыдала».

Но как ни велики в тот момент были обида и женское ревнивое чувство, Надежда Константиновна об этом разговоре Ленину ничего не сказала. И все же я полагаю, что в сердцах какие-то слова в адрес Сталина были тем не менее произнесены, может быть, что-то другое, конкретное, может быть, бытовое. Например, о заплаканных часто глазах Аллилуевой, жены генсека.

О Сталине довольно много ходило пересудов между кремлевскими квартирантами. Так, например, Троцкий описывает, попутно комментируя, сцены, связанные со старшим сыном Сталина.

«Ретроспективный взгляд на детство Иосифа Джугашвили способно бросить детство Якова Джугашвили, протекавшее в Кремле на глазах моей семьи. Двенадцатилетний Яша походил на отца, каким его представляют ранние снимки, не восходящие, впрочем, раньше 23 лет; только у сына в лице было, пожалуй, больше мягкости, унаследованной от матери, первой жены Сталина. Мальчик Яша подвергался частым и суровым наказаниям со стороны отца. Как большинство мальчиков тех бурных лет, Яша курил. Отец, сам не выпускавший трубки изо рта, преследовал этот грех с неистовством захолустного семейного деспота. Может быть, воспроизводя педагогические приемы Виссариона Джугашвили? Яша вынужден был иногда ночевать на площадке лестницы, так как отец не впускал его в дом. С горящими глазами, с серым отливом на щеках, с сильным запаха табака на губах, Яша искал нередко убежище в нашей кремлевской квартире. «Мой папа сумасшедший», — говорил он с резким грузинским акцентом».

Может быть, в разговоре, спровоцировавшем сталинскую грубость, действительно звучало что-то подобное. Тем не менее все это лишь попытки понять, почему Ленин, как бы закончивший в своем «Завещании» политические характеристики вождей, вдруг снова возвращается к личности Сталина.

В новой ленинской диктовке бьется что-то неожиданное. Уже в адресном отсыле этой расшифрованной и перепечатанной на машинке стенограммы к другой дате — «Добавление к письму от 24 декабря 1922 года» — Ленин бьет в точку. На этот раз он диктует Лидии Фотиевой, которая, конечно, прочла записи в Дневнике о категорической секретности именно этих материалов.

«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношении Сталина и Троцкого, это такая мелочь, которая может получить решающее значение».

Не будем сосредоточиваться на предательстве ленинского секретаря Лидии Фотиевой. Именно через нее, как утверждают исследователи, мгновенно утекает к Сталину все, о чем пишет и говорит Ленин. Он требует особым образом хранить его документы, запечатывать их в конверты сургучными печатями, но все это не помогает. От домашнего вора не убережешься.