Смерть в рассрочку

Казалось бы, самое главное сказано и письмо можно отправлять, но Всеволод Эмильевич, будто предчувствуя, что времени у него осталось мало, а он еще не выговорился, делает весьма примечательную приписку:

«Окончу заявление через декаду, когда снова дадут такой листок».

Прошло десять дней, и Мейерхольд садится за продолжение письма Молотову.

«Тому, что я не выдержал, потеряв над собой всякую власть, находясь в состоянии затуманенного, притупленного сознания, способствовало еще одно страшное обстоятельство. Сразу же после ареста меня ввергла в величайшую депрессию власть надо мной навязчивой идеи: «Значит, так надо! Правительству показалось, что за те мои грехи, о которых было сказано с трибуны 1-й сессии Верховного Совета, кара для меня недостаточна». А ведь был закрыт театр, разогнан коллектив, отнято строящееся здание.

Я должен претерпеть еще одну кару, решил я. Ту, которая наложена органами НКВД.

Меня здесь били — больного, 65-летнего старика. Клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине. Когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с большой силой по местам от колен до верхних частей ног).

В последующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим кровоподтекам снова били этим же жгутом — и боль была такая, что, казалось, на больные, чувствительные места лили кипяток. Я кричал и плакал от боли. Меня били по спине этой резиной, а руками били по лицу.

Я умоляю Вас, Главу правительства, спасите меня, верните мне свободу. Я люблю мою Родину и отдам ей все мои силы последних годов моей жизни».

Как вы думаете, был или не был услышан этот крик о помощи? Ведь проще всего сказать, что письма из тюрем до членов правительства не доходили и о творящихся злодеяниях они ничего не знали. Оказывается, доходили, еще как доходили… Это подтвердил один из ныне здравствующих секретарей Молотова, который регистрировал эти письма и клал на стол своего начальника. Было зарегистрировано и другое письмо Мейерхольда, в котором он сообщал:

«Меня били по старым синякам и кровоподтекам, так что ноги превращались в кровавое месиво. Следователь все время твердил, угрожая: не будешь писать, будем опять бить, оставив нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного, окровавленного мяса. И я все подписывал».

Так как же отреагировал глава советского правительства на письма Мейерхольда? А никак. Он промолчал. Он сделал вид, что это его не касается. Для бериевцев это было сигналом, означающим, что можно продолжать в том же духе и возню с Мейерхольдом заканчивать. 1 февраля 1940 года состоялось закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР под председательством Ульриха. И хотя Всеволод Эмильевич виновным себя не признал, свои показания не подтвердил и заявил, что во время следствия его избивали, суд приговорил Мейерхольда к высшей мере наказания — расстрелу. 2 февраля приговор был приведен в исполнение.

Это, конечно, совпадение, но неподалеку от справки о расстреле Всеволода Эмильевича, подписанной старшим лейтенантом Калининым, в дело подшито письмо Алексея Максимовича Горького, которое он отправил Мейерхольду еще в 1900 году.