Смерть в рассрочку

Нетрудно представить торжество Шупейко: на основании показаний Лосева он может арестовать еще двоих, а поработав с ними, быть может, троих или четверых. Так что группа будет! А потом — громкий процесс, который, конечно же, заметят и отметят в самых высоких кабинетах Лубянки, а может быть и Кремля.

Эх, лейтенант, вспомнить бы тебе вовремя старую русскую поговорку «Не хвались, едучи на рать!», наверняка судьба твоих подследственных, да и твоя собственная сложилась бы иначе. Но лейтенанта понесло. В течение нескольких дней он арестовывает артистов Унковского, Макшеева, Эверта, Демич-Демидовича, Чернышева, Радунскую и Урусову.

Дальше, как говорится, дело техники: допросы строились так подло и коварно, что все оговаривали всех, и в итоге складывалось впечатление, что в театре, действительно, существовала тесно спаянная антисоветская группа. Скажем, Борис Эверт заявлял, что Николай Чернышев в своей ненависти к советской власти дошел до такой степени, что «выражал одобрение тем террористическим актам, которые организовывались и осуществлялись троцкистами, зиновьевцами и изменниками других названий». В свою очередь, Чернышева довели до такого состояния, что он пошел еще дальше.

— Были среди нас и такие элементы, — сказал он, — которые прямо заявляли, что при первой возможности сами совершили бы убийство кого-либо из наиболее ненавистных им руководителей партии и правительства, а именно Сталина, Кагановича, Ворошилова и Ежова.

— Кто именно делал эти заявления? — вскинулся следователь.

— Унковский и Демич-Демидович.

— Вы забыли сказать, что готовность к убийству руководителей партии и правительства выражали и вы сами, — закинул удочку следователь.

Ответ Чернышева поражает своей наивностью и простодушной искренностью.

— Нет-нет, что вы… Для этого я не обладаю необходимыми волевыми качествами.

К разговору с Унковским следователь готовился загодя: что ни говорите, он не безродный актеришка, а внук известного всей России адмирала, командира воспетого Гончаровым фрегата «Паллада». «Не знаю, какое влияние оказал на него дед, — думал Шупейко, — но представление о дворянской чести, человеческом достоинстве и корпоративности у потомка адмирала наверняка сохранилось — исходя из этого надо строить стратегию допроса. Кулаками из него ничего не выбьешь: сочтет себя мучеником и с улыбкой пойдет на эшафот. А вот если его прижать к стене, да не своими руками, а руками друзей, он придет в недоумение, оскорбится и, конечно же, расколется. Так что лупцевать его будем фактиками, показаньицами, донесеньицами…»

Когда Унковского привели в кабинет, Шупейко даже привстал — настолько поразил его этот красивый, гордый и сильный человек. Для проформы следователь спросил, признает ли себя Унковский виновным в контрреволюционной деятельности, и, получив отрицательный ответ, зачитал показания арестованных коллег, а заодно и тех, кто проходил в качестве свидетелей.

Господи, чего только на него не наговорили! И советскую власть он не любит, и роли советских героев играть отказывается, и Гитлером восхищается, не говоря о том, что пьет, богемствует, на квартире устраивает оргии, молодых актрис склоняет к сожительству, а свою жену использует для продвижения. Но окончательно доконало Унковского то, что даже его двоюродный брат, тоже работавший в театре, наплел такого, что Михаил Семенович вспыхнул и, видимо, решив: «Раз вы так, то и от меня пощады не ждите», заговорил именно так, как нужно было следователю.

— Я понял, что благодаря показаниям моих сослуживцев, следствие располагает достаточным количеством изобличающих меня улик, поэтому решил быть предельно искренним. Да, я признаю, что враждебно относился к советскому строю — ведь из-за Октябрьской революции наша семья лишилась поместья и конного завода. Да, я стал сторонником фашистской идеологии, так как именно с фашизмом связывал падение советской власти. Да, я одобрял террор, диверсии, вредительство и шпионаж, направленные против Советского Союза и его руководителей, хотя сам никаких террористических актов совершать не собирался.

— Назовите лиц, которые разделяли ваши контрреволюционные взгляды, — потребовал следователь.

— Чернышев, Лосев и Эверт, — без тени сомнения рубанул Унковский и после паузы добавил: — Считаю необходимым указать, что Лосев и Чернышев в своих контрреволюционных и фашистских взглядах идут значительно дальше меня. И тот, и другой являются вполне законченными контрреволюционерами.

Шупейко торжествовал! Его метод сработал: загнать в угол остальных было делом техники, а он этой техникой владел в совершенстве. Вскоре следственные дела Лосева, Макшеева, Унковского, Демич-Демидовича, Чернышева, Эверта, а несколько позже и Урусовой были завершены и направлены на рассмотрение Особого совещания. Правда, материалы на Урусову затребовала еще более грозная «тройка», но это дела не меняло.