Смерть в сочельник (рассказы)

— Черт возьми! Вы что, не понимаете? Он ни слова не сказал о больном сердце, пока не почувствовал, что дело идет к пари. Ведь такую же ловушку нам всем он приготовил, когда запер дверь в столовую.

Неужели не ясно. Но теперь-то уж никто не откроет для него дверь!

Никто!

— Послушайте, — в голосе доктора звучала неожиданная хрипотца, — вы что, ни на секунду не допускаете, что там действительно умирает человек, а может быть, уже умер?

— Допускаю. Возможно все.

— Я вовсе не пытаюсь с вами спорить. Я хочу объяснить вам простую вещь. Если ему плохо, дорога каждая секунда. Вы крадете у него это время. Если он умрет, клянусь, я выступлю на судебном процессе и буду свидетельствовать, что вы убили его! Вы этого хотите?

Хью стоял с опущенной головой, но рука его крепко сжимала кувалду.

Я слышал его прерывистое дыхание. Когда он поднял голову, я увидел на его посеревшем лице страшную усталость. Было ясно, что он никак не может принять окончательного решения.

В тот миг я понял, что имел в виду Реймонд в тот день, когда сказал Хью об откровении, которое он обретет, оказавшись перед дилеммой.

Откровение, позволяющее человеку заглянуть внутрь самого себя и узнать истину. Хью наконец обрел это откровение.

В темном подземелье под бесконечный стук все громче отдававшихся в ушах секунд мы стояли и ждали его решения.

ФИРМЕННЫЙ ПОЕЗД

В тот день Корнилиус, маклер с Уолл-стрит, впервые за много лет отправился домой не на фирменном поезде. Фирменный поезд он по праву считал «своим»: им пользовались люди его положения и достатка, профессионалы своего дела, которые знали друг друга в лицо и понимали друг друга с полуслова.

«А все из-за этого проклятого сенатора, — размышлял Корнилиус. Что может быть хуже, чем званый обед в середине недели! Каторга! Но сенатор очень звал, и выхода не было. Вот и пришлось возвращаться с работы раньше обычного, чтобы успеть переодеться и потом до поздней ночи есть и пить, а наутро, естественно, мучиться головной болью».

Погруженный в эти невеселые раздумья, Корнилиус грузно сошел с поезда и направился к машине. Клэр предпочитала ездить в автофургоне, а он пользовался «седаном», на котором утром доезжал до станции, а вечером возвращался домой. Два года назад, когда они только поженились, Клэр вызвалась возить его на станцию и обратно, но он решительно этому воспротивился. Было что-то глубоко непристойное в том, как другие мужья, у всех на глазах, целуют перед поездом своих жен, и от одной мысли, что он может им уподобиться, Корнилиусу становилось не по себе. Впрочем, Клэр он всего этого не говорил, обмолвился лишь, что женился вовсе не затем, чтобы было кому убирать дом или возить его на машине. Пусть живет в свое удовольствие и не обременяет себя домашними хлопотами.

Обычно он доезжал до дому минут за пятнадцать, но сегодня день не задался с самого начала, и он столкнулся с непредвиденной задержкой. В миле от станции, в том месте, где дорога ответвлялась от автобана, она пересекала железнодорожные пути. На переезде не было ни шлагбаума, ни сигнальщика, только светофор и звонок, который, когда Корнилиус подъехал, громко и угрожающе заверещал. Корнилиус затормозил и, нетерпеливо постукивая по рулю пальцами, стал ждать, пока мимо прогромыхает бесконечно длинный товарный поезд. Тогда-то он их и заметил.

Клэр и неизвестного ему мужчину. Когда состав наконец проехал, навстречу Корнилиусу, в сторону станции, с ревом пронесся автофургон, где рядом с его женой сидел какой-то мужчина, высокий, похожий на викинга, самодовольный блондин. Одной рукой блондин держал руль, а другой обнимал Клэр, которая с закрытыми глазами сидела рядом, положив ему голову на плечо. На ее лице было такое выражение, которого он никогда раньше не видел и о котором иногда втайне мечтал. Корнилиус наблюдал их считанные доли секунды, однако увиденное врезалось в память, отпечаталось в мозгу, словно фотография.

«Нет, этого не может быть, — не веря сам себе, пробормотал он. Это невозможно!» Но увиденное стояло у него перед глазами и с каждой минутой становилось все отчетливее, все живее. Его рука властно покоится на ее плече. И она принимает это как должное. Она принадлежит ему. Целиком.

Тут его стала бить дрожь, кровь ударила в голову, и первым поползновением было развернуться и поехать за ними, однако в последний момент он отогнал от себя эту мысль. Куда ехать? Обратно на станцию, где блондин наверняка сядет в поезд и укатит в Нью-Йорк? И что дальше?

Подойти к ним и устроить сцену? Закатить публичный скандал? Чтобы опозориться самому?

Нет, только не это. Хватит с него и того унижения, которое он, женившись на Клэр, испытал, когда понял, что над ним смеются друзья.

Человек его положения — и женился на секретарше, которая к тому же в дочки ему годится. Теперь-то он знал, отчего друзья смеялись, но тогда он был слеп.