Не нравилось мне все это. Конечно, я не испытывал симпатии к зловещим призракам, от которых я только что спасся, более того, я отмежевался от идеи иметь дело с полицией. Дело в том, что я, как большинство детей, чувствовал неловкость в присутствии человека в полицейской форме. Но Игги заинтриговал меня еще больше, чем всегда.
Сама мысль, что ребенок добровольно пойдет доносить в полицию, в моей голове не умещалась.
Я сказал с горечью:
— Хорошо. Я свидетель. Но почему сам он не может сообщить в полицию? Почему делать это должны мы?
— Потому что он никому об этом не скажет. Разве ты не видел, как он испугался мистера Роуза? Ты что, считаешь, что это в порядке вещей вести себя подобным образом: бить, кого захочешь, и чтобы никто не прекратил это?
Тогда я понял. За всем этим странным разговором, этой демонстрацией благородства скрывалась железная логика, что-то, что мне удалось уловить. Вовсе не маленький человечек в воде беспокоил Игги, а он сам.
Это его избил мистер Роуз, и сейчас Игги получил отличный шанс свести счеты.
Я не открыл своих соображений Игги, потому что, когда лучшего друга избили и унизили на ваших глазах, вы стараетесь ему не напоминать об этом. Но по крайней мере эта догадка все расставила по своим местам.
Кто-то ударил вас, вы наносите ответный удар, и на этом все заканчивается.
Эта догадка также помогла решиться следовать плану Игги. Мне не нужно было солидаризироваться с каким-то глупым взрослым, у которого произошла ссора с мистером Роузом. Я должен был доказать свои дружеские чувства Игги.
Итак, вдруг перспектива похода в полицейский участок и рассказа всей этой истории показалась мне в высшей степени интригующей. На периферии моего сознания возникла и еще одна мысль: мне не грозят неприятности, потому что завтра я переезжаю на Манхэттен.
Таким образом, я оказался там, пройдя следом за Игги между двумя зелеными шарами, от которых все еще веяло неясной угрозой, там — в полицейском участке. Внутри был высокий стол, похожий на кафедру судьи, за которым сидел седой мужчина и писал, а рядом стоял другой стол, за которым сидел очень толстый полицейский в форме и читал журнал. Когда мы подошли, он отложил журнал и посмотрел на нас, подняв брови.
— Да, — сказал он, — так что же случилось? Я мысленно репетировал свое сообщение о том, что видел на поле для гольфа. Однако мне не представилось шанса произнести речь. Игги начал так энергично, что не было возможности вставить хоть единое слово. Толстый полицейский слушал с недоумением, пощипывая нижнюю губу большим и указательным пальцами. Потом он взглянул на того, другого за высоким столом, и сказал:
— Эй, сержант, здесь двое ребят рассказывают, что они видели избиение на Дайкерских высотах, хотите послушать?
Сержант и не взглянул на нас, он продолжал писать.
Зачем? — спросил он. — У вас что, с ушами плохо?
Толстый снова сел на свой стул и улыбнулся:
— Ну, не знаю, но мне послышалось, что парень по имени Роуз замешан здесь.
Сержант вдруг бросил писать.
— Что такое? — спросил он.
— Парень по имени Роуз, — повторил толстый, казалось, он очень доволен собой. — Ты знаешь еще какого-нибудь Роуза, у кого есть большой серый «паккард»?
Сержант кивнул нам головой, чтобы мы подошли к его столу.
— Ну давай, детка, — обратился он к Игги, — так что нас беспокоит?
Так Игги повторил все снова, и, когда он закончил, сержант только сидел и смотрел на него, постукивая ручкой по столу. Он смотрел на него так долго и стучал ручкой так равномерно — так, так, так, — что моя кожа начала сползать. Я не удивился, когда он наконец сказал Игги твердым голосом:
— Ты славный, умный мальчик.
— Что вы имеете в виду? — ответил Игги. — Я видел все это. — Он указал на меня:
— Он тоже видел. Он подтвердит.
Я приготовился к худшему, но затем с облегчением заметил, что сержант не обращает на меня внимания. Он указал кивком на Игги и сказал:
— Обо всем здесь сказанном, малыш, одно я тебе скажу: у тебя слишком огромный рот для такого маленького мальчика. У тебя что, нет других развлечений, кроме как втягивать других в неприятности?
Вот тогда-то, подумал я, и надо было убираться восвояси, и если я когда-нибудь получал доказательства того, что лучше не вмешиваться в дела взрослых, так это именно в тот момент. Но Игги не шевельнулся. Он был силен в споре. Он умел отказаться от своих резонов, когда он был не прав, но в тот раз он чувствовал свою правоту, его убежденность подогревало попрание нравственности.
— Вы мне не вериге? — резко спросил он. — Клянусь святым Петром, я был там, когда это случилось. Я был совсем близко!
Сержант был мрачен как туча.
— Хорошо, ты был рядом, — сказал он, — а теперь выбрось это из головы. И держи рот на замке. У меня нет больше времени на пустые разговоры. Давайте, идите отсюда!
Игги был так взбешен, что даже большой полицейский значок, оказавшийся прямо перед его носом, не смог испугать его.
— Ну и наплевать, что вы мне не верите. Ничего, я расскажу отцу тогда посмотрите!
От наступившей вслед за этим тишины у меня зазвенело в ушах.